Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями - Николай Дмитриевич Александров

престижным, фешенебельным; сама я тоже застала те времена. Теперь, когда нашим обществом правят деньги, здесь живут богатые люди. Но старый Спиталфилдс — пульсирующий, не признающий правил, стоящий особняком, сам по себе — никуда не делся. Тут по-прежнему чувствуется энергия, которая никому не подвластна, — ничейная, безрассудная энергия, и мне это жутко нравится. Люблю места, где можно черпать энергию, и этот дом, эта часть Лондона — как раз из таких. Здесь можно настроиться на местную частоту.

Чем вас привлекает история Лондона?

Знаете, когда тебя инстинктивно тянет к какому-то месту, ты чувствуешь, что должен как можно больше про него разузнать. Может быть, я жила тут в прошлой жизни, может быть, бегала 309 по этим улицам в XIX веке — так мне порой кажется. Понимаете, Лондон — город старый, в нем столько разных пластов: тут были римляне, потом наступила елизаветинская эпоха, лотом георгианская… Сюда издавна потоком тянулись люди, несли с собой новые идеи, и это представляет огромный интерес для писателя — ведь писателю нужны новые идеи, пласты различных времен. Знаете, я в своих книгах всегда использую разные временное слои, перемещаюсь вперед, назад вбок, и это — не просто дань воображению. В старом городе постоянно ощущаешь присутствие множества пластов, всех сразу.

А как вообще вы решились купить дом?

Это было безумие! Я уехала из Лондона насовсем, перебралась в деревню — там лучше работается. Живу эдаким Онегиным, мне нравится быть одной, без соседей. В общем, решила: буду жить в деревне, отшельником, прекрасно. У меня оставались деньги, которых хватило бы на крохотную квартиру здесь. И вдруг мои друзья — они тут поблизости живут — мне говорят: «Купи лучше этот дом». Я им: «Да вы с ума сошли! Дом разваливается, крыши нет, все окна заколочены — безумие!» Но я его купила. И влюбилась в него. Два года у меня ушло на то, чтобы его восстановить: все починить, крышу на место поставить. Все, что сейчас перед вами, я сделала сама. Мой жизненный принцип таков: по-настоящему владеть можно только тем, во что ты вложил свой труд. Вот это — твое, это ты действительно заработал. Вкладываешь во что-то энергию, и она к тебе возвращается. Я чувствую себя настоящей хозяйкой этого дома; это — мой дом, и я его люблю. Раньше мне часто говорили: «Зачем ты его купила?» Теперь говорят: «Как тебе это удалось?»

Сколько времени вы проводите в Лондоне?

Обычно — одну ночь, пару дней раз в неделю. Только не летом — летом здесь царит безумие. Это место по-прежнему находится за городской стеной. Летом тут все напиваются, сходят с ума, спать невозможно, превращаешься в оборотня. Так что летом я из деревни не выезжаю. У меня всегда есть дела в Лондоне. Но писать я тут не пишу — для этого мне нужен длинный промежуток времени, когда никто не приезжает, ничто не отвлекает. Здесь замечательно в смысле идей, энергии, но с одиночеством и тишиной здесь плохо.

Вы упомянули Онегина. А другие русские авторы кроме Пушкина вам знакомы?

Да, конечно! Ведь русские писатели XIX века — по-моему, одни из лучших во всей мировой литературе. В них чувствуется такая твердость — вот за что я их люблю. Глобальные темы тут ни при чем; просто сам язык, даже в переводе, настолько сильный, настолько мощный, и мне это страшно нравится. Нравится сильный язык, нравится близость к месту, земле, народу. Это действительно чувствуется. Помните, я сказала — мы перед началом разговаривали, и я сказала, что Россия полна романтизма. Я правда так считаю. Но дело тут не в сентиментальности, не в слабости; дело в душе и ее силе. Умение любить, умение выражать любовь — вот что я понимаю под романтизмом. И это связано с местом, с землей в не меньшей степени, чем с человеком.

Вам нравится деревенская жизнь?

Мой дом в деревне гораздо меньше, чем онегинский! Небольшой дом, хозяйство: куры, несколько овец, пара лошадей, коты, собаки. Еще свои овощи выращиваю, я это очень люблю. Видимо, мне как писателю важна близость к земле, работа на земле — это придает устойчивости, позволяет заниматься своим делом и в то же время не отвлекает от него. Я не городской писатель, не могу сидеть в кафе и работать, мне нужны приметы, нужно видеть землю, смену времен года. Моя связь с землей очень крепка, для меня это чрезвычайно важно. Отсюда моя политическая активность в делах, связанных с нашей планетой. Потому что это — мой дом в широком смысле слова. Я хочу жить на планете Земля, и главное для меня здесь — не кофейни, главное — почва у меня под ногами.

Вы живете уединенно?

Да, я очень часто бываю там одна. Иногда кто-нибудь приезжает, но главным образом я общаюсь с людьми в Лондоне. Склонность к одиночеству у меня в крови. Я могу подолгу ни с кем не разговаривать — меня это совершенно не угнетает. Спокойно могу жить, погрузившись в себя. Возможно, в другой жизни я была… не знаю… монахиней, принявшей обет молчания. Конечно, когда приезжаю в Лондон, хожу на вечеринки, поздно ложусь спать — все это здорово, но от этого с ума можно сойти.

Понимаете, во всем мире люди часто думают: вот бы стать писателем. Быть писателем хотелось бы многим. Людям представляется определенный стиль жизни. Однако они не понимают, что для этого необходима способность к одиночеству. Вот ты, вот слова, и больше ничего. Никто за тебя этого не сделает — ты должен научиться быть одному. Когда мне случается преподавать — в университете, в школе, — я вижу, что многим рисуется такая привлекательная картина — гламурная, как у знаменитости, жизнь. Мне смешно, я думаю про себя: встаю в шесть, растапливаю дровами печку, пью горячий кофе, смотрю, как светает, сажусь за работу. Какая же это гламурная жизнь? Прекрасная — да; но гламурная?

Вам никогда не бывает тяжело от одиночества?

Нет, но это потому, что в моем случае так надо — я человек, для которого естественно быть одному. И это возможно — если захотеть, то это всегда удастся, даже в наши дни. Правда, это нелегко. Ведь для творческой работы действительно требуется тишина, действительно требуется пространство, время. А в мире, где мы живем, тишину, пространство и время найти очень сложно. Мне кажется, в наше время у писателя, у творческой личности возникла другая проблема, которой