Духовный символизм Ф. М. Достоевского - С. Л. Шараков

католической традицией. Другая – реальное событие – описана в традиции православной духовности. Религиозный контекст задает сюжет противостояния теофаний.

Но здесь сразу возникает вопрос: насколько правомерно относить «Легенду о великом инквизиторе» к католической вере? Исследователями неоднократно высказывалась мысль, что «Легенда» не является критикой католичества. Н. А. Бердяев одним из первых утверждал, что поэма Ивана есть критика более социализма, нежели католичества [Бердяев Н.А., 208]. У этого утверждения есть серьезные основания. Достаточно указать на восклицание Алеши: «Это Рим, да и Рим не весь, это неправда – это худшее из католичества, инквизиторы, иезуиты!» (14; 237)

Казалось бы, такой взгляд подтверждается словами самого Достоевского. В письме к К. Н. Победоносцеву от 19 мая 1879 года он разъяснит, что смыслом пятой книги «Братьев Карамазовых» под заглавием «Pro и contra», где Иван Карамазов рассказывает поэму «Великий инквизитор», является богохульство, которое исповедуют «деловые социалисты»: «Богохульство это взял, как сам чувствовал и понимал, сильней, то есть так именно, как происходит оно у нас теперь в нашей России у всего (здесь и далее курсив Ф. М. Достоевского. – С.Ш.) (почти) верхнего слоя, а преимущественно у молодежи, то есть научное и философское опровержение бытия Божия уже заброшено, им не занимаются вовсе теперешние деловые социалисты <…>. Зато отрицается изо всех сил создание Божие, мир Божий и смысл его» (30₁; 66). В следующей книге «Русский инок» изображается «опровержение» богохульства. Опровержение это «явится в последнем слове умирающего старца», то есть старца Зосимы (30₁; 66). Таким образом, из слов Достоевского можно сделать вывод, что «богохульные» идеи «деловых социалистов» противопоставлены в романе христианству.

Близкую этой точку зрения излагает Т. А. Касаткина – она полагает, что образ старца Зосимы Достоевский создавал в «прямой связи с св. Франциском» – католическим святым [Касаткина Т.А. 2015; 167]. Иван Карамазов называет Зосиму Pater Seraphicus – серафическим отцом. Так называли как раз Франциска Ассизского: «Pater Seraphicus во всех трех случаях (у Гете, у Достоевского и как именование св. Франциска) становится посредником, являющим горнее дольнему и дольнее горнему» [Касаткина, 2015, 169]. При таком подходе из сознания исследователя уходит важнейшая для понимания образа Великого инквизитора тема различения православия и католичества. Напротив, получается, что христианские конфессии в художественном мышлении Достоевского противопоставлены «богохульству» «деловых социалистов».

И это при том, что в «Дневнике писателя» за 1877 год, непосредственно перед началом работы над последним романом, писатель указывает на принципиальное различие католичества и православия. Говоря о мировых идеях «всемирного единения», он противопоставляет идею языческого (древний Рим) единения в форме единой монархии идее духовного единения в христианстве: «Древний Рим первый породил идею всемирного единения людей и первый думал (и твердо верил) практически ее выполнить в форме всемирной монархии. Но эта формула пала пред христианством, – формула, а не идея. Ибо идея эта есть идея европейского человечества, из нее составилась его цивилизация, для нее одной лишь оно живет. Пала лишь идея всемирной римской (курсив Достоевского. – С.Ш.) монархии и заменилась новым идеалом всемирного же единения во Христе. Этот новый идеал раздвоился на восточный (православный. – С.Ш.), то есть идеал совершенного духовного единения людей, и на западноевропейский, римско-католический, папский, совершенно обратный восточному» (25; 151–152).

В «Братьях Карамазовых» идея единения людей занимает центральное место. Обществу, организованному без Бога, но с опорой на чудо, тайну и авторитет посвящена поэма «Великий инквизитор». Книга «Русский инок» наполнена примерами духовного единения. В идейной противопоставленности содержания книг «Pro и contra» и «Русский инок» тема конфессионального различения имеет принципиальное значение. В этом смысле, особо важным является художественно изображенная антитеза двух теофаний – в поэме Ивана Карамазова «Легенда о великом инквизиторе» и в видении-сне Алеши Карамазова.

Одна теофания – литературная – связана с католической традицией. Католическая составляющая теофании в «Легенде» означена недвусмысленно: действие совершается в католической Испании XVI века: «По безмерному милосердию своему он проходит еще раз между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад. <…>. Он появился тихо, незаметно, и вот все – странно это, узнают его. Это могло бы быть одним из лучших мест поэмы, то есть почему именно узнают его. Народ непобедимою силой стремится к нему, окружает его, нарастает кругом него, следует за ним. <…>. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к нему, даже лишь к одеждам его, исходит исцеляющая сила» (14; 226–227).

Другая теофания, описанная как реальное событие, дана в традиции православной духовности. Алеша, слушая Евангелие, читаемое над усопшим старцем Зосимой, засыпает и видит сон-видение, в котором ему является старец и указывает на Христа: ««А видишь ли солнце наше, видишь ли ты его?» – «Боюсь… не смею глядеть…» – прошептал Алеша» (14; 327).

Религиозный контекст, указывающий на православную и католическую традицию, задает сюжет противостояния теофаний. Сущность различия между католичеством и православием особенно ярко проявляется в познавательной сфере.

В поэме Ивана люди узнают Христа и следуют за ним, но знание это не твердое: «Это Он, это сам Он, – повторяют все, – это должен быть Он, это никто, как Он» (14; 227). Инквизитор, как и иудеи, спрашивает Христа: «Это Ты? Ты?… Я не знаю, кто Ты, и знать не хочу: Ты ли это или только подобие Его…» (14; 228) У Алеши, напротив, подобных вопросов не возникает. В сне-видении героя появляются реалии Преображения Христа на Фаворе – это сравнение лика Христа с солнцем и мотив страха: «…и просияло Лицо Его как солнце» (Мф. 17: 2). «И услышав, ученики пали на лица свои и сильно испугались. И подошел Иисус и, коснувшись их, сказал: встаньте и не бойтесь» (Мф. 17: 6–7).

Другой, не менее важный пункт, заключается в том, что в одном случае является Христос Воскресший, преображенный, в другом случае – Христос до Воскресения, Христос в человеческой плоти до Его воскресения. Соответственно, и узнавания, а значит и способы познания, здесь разные. Приведем слова ап. Павла: «Потому отныне мы никого не знаем по плоти; если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем» (Кор. 5: 16). Речь у ап. Павла идет о знании Бога в благодати божественного Света – это знание о Христе воскресшем. Такое знание предполагает изменение, преображение человека. Но в поэме Ивана христиане узнают Христа именно по плоти, до Его воскресения. Такое знание основывается на действии того, что в философии и католическом богословии получит название «естественного разума». Таким образом, преображенный Христос познается преображенным разумом, а Христос в «человеческом образе» познается в свете «естественного разума».

Это весьма значимое место, так как здесь мы касаемся