Иван Крылов – Superstar. Феномен русского баснописца - Екатерина Эдуардовна Лямина

ноября, подробно описали две столичные газеты – «Северная пчела» и «Санкт-Петербургские ведомости»[1025]. Общим девизом их публикаций могла бы послужить цитата из «Пчелы»: «Русский Царь похоронил первого Русского писателя»[1026]. Эта формула, в очередной раз подчеркивающая исключительность Крылова, продолжает другую, найденную той же газетой применительно к юбилею: «В лице Крылова государь наградил всю русскую литературу»[1027].

Тело баснописца было доставлено в церковь заранее, накануне выноса, назначенного на 10 часов утра. К выносной литии съехались, как отмечала «Северная пчела», «государственные сановники, ученые, литераторы, дамы». «Все Андреевские кавалеры, министры, вся прочая знать, все литераторы по ремеслу и по вкусу», – уточнял Корф[1028], который присутствовал там вместе с другими членами Государственного совета. Понедельник, когда происходило погребение Крылова, был традиционным днем общего собрания Совета, и Ростовцев, несомненно, зная об этом, выбрал такое время, которое позволяло сановникам успеть после выноса в Зимний дворец на заседание.

Подобный состав провожающих в последний путь был крайне нехарактерен для похорон литератора. Некоторую аналогию представляет только погребение Карамзина в 1826 году, однако тогда речь шла о человеке светском, взысканном личными милостями двух монархов и имевшем особое, учрежденное специально для него звание историографа. И тем не менее Крылову подобное внимание оказывалось уже во второй раз: впервые это произошло на его юбилее. Впрочем, на тот памятный праздник вельможи съехались без «кавалерий» – в отличие от похорон, где в глаза бросались голубые андреевские ленты.

«Членов царского дома вопреки чаяниям многих не присутствовало при этой народной церемонии никого», – не без разочарования записал Корф[1029], всегда отмечавший подобные знаки статусности. Было хорошо известно, что баснописец пользовался благоволением и самого Николая, и Александры Федоровны, и великого князя Михаила Павловича с супругой. То, что царь взял на себя оплату погребения, говорило само за себя. Однако личное участие августейших особ и тем более самого государя в похоронах подданного представляло собой особо почетный акт и потому практиковалось нечасто.

Годом раньше, 10 ноября 1843 года, Николай присутствовал на отпевании графа П. В. Голенищева-Кутузова, кавалера ордена св. Андрея Первозванного, члена Государственного совета, бывшего военного генерал-губернатора Петербурга, долгое время стоявшего во главе системы военно-учебных заведений[1030]. А за два месяца до похорон Крылова, в конце сентября 1844 года, он посетил отпевание другого бывшего столичного генерал-губернатора, генерала от инфантерии, также андреевского кавалера и члена Государственного совета графа П. К. Эссена[1031]. При этом Карамзин, чье семейство Николай буквально осыпал деньгами и чью безупречную жизнь потом ставил в пример[1032], в свое время удостоился лишь неофициального прощания: 24 мая 1826 года, накануне погребения, император приехал в церковь, куда было перенесено тело[1033].

В отличие от прощания с Пушкиным, когда III отделение всерьез опасалось эксцессов, на похоронах Крылова ничего подобного не предвиделось. Тем не менее царь с неизбежностью оказался бы в кругу не только сановников, военных и петербургской знати, но и литераторов – людей, к которым он относился с глубоким недоверием. Даже в резолюции на донесении о кончине баснописца он не удержался от того, чтобы не помянуть «всю нашу литературную дрянь»[1034]. Присутствию Николая могло помешать и недомогание. За четыре дня до этого он из Гатчины жаловался Орлову: «Я сегодня крепко нездоров; всю ночь рвало, и голова болит; лежал до 12 часов, и чуть живой»[1035]. В Петербург он вернется только 14 ноября.

Как бы то ни было, утром 13‑го вместительный храм был полон. Выносную литию отслужил епископ Ревельский, викарий Санкт-Петербургской епархии Иустин (Михайлов). Затем настоятель Исаакиевской церкви протоиерей Алексей Малов, известный проповедник, бывший коллега Крылова по Российской академии, произнес надгробное слово. Необычность обстановки, по-видимому, привела его в замешательство, что не укрылось от Корфа:

Говорив, как всегда, без тетради, он вначале видимо оробел, а потом насказал таких вещей, которые не трогали ни ума, ни сердца. Все были им недовольны[1036].

Текст, произнесенный Маловым, до нас не дошел; судить о нем можно только по крошечным фрагментам. Один тезис запомнился литератору И. А. Бессонову: «Церковь произнесла ему [Крылову] свое отпущение „как много возлюбившему, как дарованию мирному, созидательному“»[1037]. Другой известен в пересказе Плетнева: «Вельможи, собравшись на погребение сие, не покойнику оказывают честь, а себе захватили частицу чести»[1038]. Эту мысль Корф почти буквально повторил в тех же заметках, где он с таким пренебрежением отозвался о Малове:

Все видели и знали в нем только литератора, но этого только литератора уважали и чтили не менее знатного вельможи. Крылов был принят и взыскан в самом высшем обществе, и все сановники протягивали ему руку не с видом уничижительного снисхождения, а как бы люди, чего-нибудь в нем искавшие, хоть бы маленького отблеска его славы.

«Колоссальный гроб», отмечает Корф, «стоял под балдахином открытым»[1039]. При нем, в соответствии с распоряжением Уварова, дежурили студенты университета и гимназисты, включая «крыловских воспитанников» Федора Оома, Степана Кобеляцкого и Владимира Круглополева.

Церемония продолжилась торжественным выносом тела из храма.

Гроб подняли и понесли к колеснице сперва студенты, но потом неожиданно приблизился и понес его в головах граф Алексей Федорович Орлов, которому, разумеется, тотчас нашлось немало подражателей[1040].

Участие ближайшего друга императора и оказалось, по-видимому, тем почетным отличием, которого был удостоен Крылов. Что касается «подражателей», то, согласно «Северной пчеле», среди них были «господа военные генералы и первоклассные государственные чиновники». Анонимный автор «Пчелы» (скорее всего, Булгарин) помимо Орлова назвал генерала от инфантерии И. Н. Скобелева, генерал-лейтенанта А. Я. Ваксмута и генерал-майора Ростовцева; их сменяли «другие заслуженные и почтенные мужи»[1041].

Никто из перечисленных, за исключением Ростовцева, не был близок к Крылову. Характерно и отсутствие в этом ряду литераторов и старых друзей покойного[1042]. Впрочем, в наличии таковых было немного. Оленин скончался в 1843 году; Жуковский не первый год жил в Германии; добрый приятель баснописца Е. Ф. Канкрин был в Париже, как и Н. И. Греч; Плетнев не присутствовал по нездоровью. Приезжали ли в Исаакиевскую церковь М. Е. Лобанов, В. Ф. Одоевский, П. А. Вяземский и С. М. Мартынов, неизвестно.

Ил. 51. Вид Адмиралтейской площади. Гравюра Ж. Л. Жакотте и Г. Л. П. Регамэ по рис. И. И. Шарлеманя. 1850–1862. В центре в глубине – фронтон над входом в церковь св. Спиридона Тримифунтского с приделом св. Исаакия Далматского, которую