Пути, перепутья и тупики русской женской литературы - Ирина Леонардовна Савкина

образования РФ объявило творческий конкурс для детей 6–11 лет «Моя любимая бабушка». Среди предложенных тем была и такая: «Бабушка — российский феномен, российское чудо». Здесь речь идет о бабушке как заботливой няне, идеальной матери и хранительнице родовой и семейной памяти. Исследовательница современной семьи, ее устных преданий фольклорист и антрополог И. Разумова отмечает:

Из всех «идеальных образов» родственников (по статусному признаку) самый разработанный и определенный — образ бабушки. Бабушка должна быть «очень милая, трогательная, заботливая и очень-очень добрая» <…> она «с любовью и умело ведет дом», является «хранительницей домашнего очага» <…>. Одновременно она — «глава семьи», «заменила в доме мать», <…> «держит все в своих руках»; всегда «выполняла самую тяжелую работу», «воспитала детей, внуков и правнуков» и вообще является «героической женщиной»[786].

И тот, и другой образ бабушки имеет укорененность в русской культурной традиции; их символизация и русификация (присвоение как уникально русского) произошли с помощью литературы и через нее.

Как выглядит «архетипичный» образ пожилой женщины, бабушки в русской литературе? Какие символические значения ему приписываются? Что происходит с этим архетипом на современном этапе развития русской литературы вообще и в частности в женской прозе, — эти вопросы будут являться предметом обсуждения в данной статье.

В толковых словарях русского языка для обозначения женщины преклонных лет используются слова «старуха», «баба», «бабка», «бабушка». «Старуха» определяется как старый человек женского пола, а «бабушка» — как разговорный вариант слова «старуха» или через концепт родства. В этих двух основных ипостасях — старуха и бабушка — и существует образ пожилой женщины в русской культурной традиции. Между этими архетипами есть сходство и есть различия. Сходство связано прежде всего с возрастными моментами, с теми коннотациями, которые имело понятие «старость» в крестьянской жизни, где «стариками считались те, кто утратил репродуктивную способность и полноценность как в физиологическом, так и социально-экономическом отношении»[787].

Старики (старухи) в деревенской традиции приравниваются к детям, подчеркивается их несостоятельность, асексуальность. Это маркируется, например, в одежде.

Старики, как правило, носили темную или белую одежду, они не имели права на новое платье или взрослый покрой <…>. В целом стариковская одежда приближалась к детской по целому ряду признаков: практическое отсутствие половых различий, запрет на новое платье даже в праздники, отсутствие каких бы то ни было украшений[788].

С другой стороны, старикам и особенно старухам («знающие старушки», «божественные старушки») «нередко приписывается особая мудрость, прозорливость, владение магическими навыками и знаниями и т. п.»[789]. Особый статус пожилой женщины в народной культуре был связан с тем, что, переходя из возраста бабы в возраст старухи/бабушки (с прекращением регул и способности к деторождению), женщина, согласно народным представлениям, «очищалась». «Старухи относились к категории имеющих статус девственности, в данном случае возвратной, обладающей характеристикой чистоты»[790]. «Магическая девственность»[791] старух в значительной степени определяла круг их социальных обязанностей и их симоволическую роль в крестьянской общине.

С того момента, как женщина считается бесплодной, «вышедшей из возраста», она более не участвует в борьбе с себе подобными, «остывает» и становится «чистой»; теперь она может помогать другим: принимать роды, лечить больных, готовить мертвых в последний путь. Расставшись с ролью матери, она символически становится всеобщей Матерью, которая заботится о потомстве всех женщин сообщества и о равновесии в мироздании. Чем ближе женщина к смерти, тем сильнее ее облик напоминает образ матери-земли, женщины, лишенной отрицательных черт[792].

С другой стороны, близость старухи к смерти, приписывание особенно долго живущим женщинам статуса ведьм, колдуний[793] связывают старуху со злой силой и властью. В полесских деревнях, например, верили, что за судьбой для младенца надо идти к старухе, похожей на Бабу Ягу[794] и живущей в лесу. Образ Бабы Яги из русских волшебных сказок, проанализированный В. Проппом, представляет образ злой старухи, связанной с миром мертвых. Она находится на границе между миром героя и другим светом, она хозяйка природных стихий, она испытывает и одаривает героя/героиню, она обладает всеми атрибутами материнства, но не знает брачной жизни.

Не только Баба Яга, но и другие старухи волшебных сказок обладают мистической силой: они ясновидящие и прорицательницы, они добрые волшебницы или — даже чаще — злые ведьмы[795].

Такой образ злой старухи, обладающей мистической властью, имеет свою традицию в русской литературе. Л. Парпулова-Гриббл в своей статье «Таинственная власть злой старухи: тема и вариации в русском фольклоре и в литературе XIX века» анализирует произведения А. Пушкина «Руслан и Людмила» и «Пиковая дама», а также поэму «Старуха» Каролины Павловой. К этому списку можно было бы добавить гоголевских старух, старуху-процентщицу Достоевского, старух Хармса[796], старуху Изергиль М. Горького и т. п.[797]

Другой инвариант образа властной старухи — это grande dame: пожилая женщина, которой статус вдовства и авторитет главы рода дает и финансовую, и моральную, и социальную власть над людьми, особенно молодыми[798]. Это «старейшая женщина в роду», «старуха, которая знает всю подноготную»[799], как, например, «сердитая» старуха Хлестова из «Горя от ума» А. Грибоедова. Во многих текстах первой половины XIX века старухи (тетушки) образуют деперсонализированную толпу контролеров, многоголовую гидру «молвы». Их функция — бдить, выявлять и осуждать отступников, нарушителей общих правил[800].

Но grande dame может быть и симпатичным образом — эта та, чей возраст, статус и моральный авторитет позволяют стоять вне правил, играть роль enfant terrible, как это делают Марья Дмитриевна Ахросимова из «Войны и мира» Л. Толстого или бабуленька из «Игрока» Ф. Достоевского.

Однако в данной статье я хотела бы в большей степени сосредоточить свое внимание на другой ипостаси женской старости — на бабушке. В образе бабушки есть многое, что есть и в старухе: асексуальность, мистическая девственность, магическое знание, родовая память, авторитет возраста. Однако бабушка определяется через семью, она бабушка — для внуков, с точки зрения внуков. Когда таким образом обращаются к старой женщине посторонние люди, они как бы ставят себя в позицию внуков.

Социологи и историки культуры, описывая роль бабушек в семье, подчеркивают, что они начинают участвовать в воспитании ребенка на самых ранних стадиях, то есть говорят о бабушке-няне. Такие няни/бабушки представляются как образец абсолютной любви и самопожертвования. Историки В. В. Пономарева и Л. Б. Хорошилова приводят некоторые характерные цитаты из воспоминаний разных мемуаристов о нянях («У нее не было своей жизни: ее радость и горе были исключительно связаны с нашей жизнью» (Е. Водовозова) и т. п.)[801] и отмечают, что сейчас роль няни выполняют бабушки. «В самых разных