Духовный символизм Ф. М. Достоевского - С. Л. Шараков

о страшной участи Катерины Ивановны и детей, она отвечает как беззащитная жертва: «Катерина Ивановна в чахотке, в злой; она скоро умрет», – сказал Раскольников… Ох, нет, нет, нет! – И Соня бессознательным жестом схватила его за обе руки, как бы упрашивая, чтобы нет. – Да ведь это ж лучше, коль умрет. – Нет, не лучше, не лучше, совсем не лучше! – испуганно и безотчетно повторяла она» (6; 245).

И когда он говорит, что Бога, на Которого надеется Соня, быть может, нет, она начинает плакать: последние силы покидают ее. И здесь надо прочувствовать весь ужас состояния Сони, состояние верующего человека в момент безысходного, как кажется, горя. Раскольников очень точно описывает это состояние: «Разве так можно сидеть над погибелью, прямо над смрадною ямой, в которую уже ее втягивают, и махать руками, и уши затыкать, когда ей говорят об опасности. Что она, уж не чуда ли ждет. И наверно так» (6; 248).

Но когда Раскольников начинает смеяться над Богом, картина меняется:

– А тебе Бог что за это делает? – спросил он, выпытывая дальше.

Соня долго молчала, как бы не могла отвечать. Слабенькая грудь ее вся колыхалась от волнения.

– Молчите! Не спрашивайте! Вы не стоите!.. – вскрикнула она вдруг, строго и гневно смотря на него… (6; 248)

Слово новое несет большую смысловую нагрузку в романе: о новой жизни мечтает Раскольников, о новых экономических теориях рассуждает Лужин, услышать новенькое от Раскольникова желает Свидригайлов. Жажда нового означает неудовлетворенность настоящим, свидетельство о том, что человек не исполняет своего предназначения.

И вот герой встречает поистине новое. В чем же новость? Новое для него – с силой, суровым энергическим чувством, строгим сказанное: «Вы не стоите». Это ключевые слова. Для Сони Раскольников вся надежда, первая весть о том, что в ее жизни может что-то измениться к лучшему. И сказать ему: «Вы не стоите», – означает сделать выбор. Какой? Это то, что она в их отношениях ему не допустит. Соня на первое место поставила Бога. И герой склоняется перед этой силой, силой Истины, которую впервые встретил в человеке. Ее смирение и кротость именно от этого – на первое место поставила Бога. В следующем романе Достоевский скажет: «Смирение – страшная сила».

Последняя фраза романа: «Но тут начинается новая история, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью» (6; 422). Эта «новая действительность» и есть Новый завет, всегда новый, актуальный для человека любого времени. И это уже вечность на земле: «Там была свобода и жили другие люди, совсем не похожие на здешних, так как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его» (6; 421).

* * *

Иисус Христос перед тем, как воскресить Лазаря, говорит о том, что Он есть воскресение и жизнь и о том, что вера в Него оживляет человека (Ин. 11: 25–26). Соответственно, в евангельской истории про совершенное Христом чудо воскрешения Лазаря Достоевский увидел символ воскрешения человеческой души от смерти греха. В романе «Преступление и наказание» в стиле духовного символизма писатель изображает в историях героев состояния отпавшей от Бога и больной своеволием души человека и указывает на путь ее к истинной жизни в покаянии, смирении и вере.

9. Роман «Идиот»: проблема идейно-художественного центра

В начале нулевых годов XXI века внимание исследователей творчества Достоевского сосредоточилось на проблеме идейно-художественного центра романа «Идиот». В предисловии к сборнику «Роман Ф. М. Достоевского “Идиот”: современное состояние изучения» его редактор-составитель Т. А. Касаткина указала на главную проблемную точку: «Основная линия, ось дискуссии – образ князя Мышкина, что неудивительно, ибо Достоевский писал о своем романе при начале воплощения замысла: “Целое у меня выходит в виде героя”» [Касаткина, 2001, 3].

Из множества исследований можно выделить несколько концептуальных решений проблемы: 1. в образе князя Мышкина изображен христианин; 2. князь являет собой гуманиста или идею доброго человека вне Христа; 3. в романе нет предустановленной идеи, поэтика его носит процессуальный характер; 4. замысел романа менялся в процессе его написания и публикации, поэтому князь вначале изображается как христианин, а затем получает развитие идея изображения отклонений от идеала Христова.

Разброс концепций значителен: между гуманизмом, как он понимался в европейском Ренессансе, и христианством пролегает мировоззренческая пропасть; концепция отсутствия предустановленной идеи, согласно которой Достоевский сделал процессуальное мышление ключевой темой самого произведения, в принципе отменяет концептуальное прочтение романа как таковое. Никакое другое произведение Достоевского не вызывает такой глубины разночтений. Представляется, что причина тому скрывается не только в исследовательских подходах, что также имеет место, но находится и в самом произведении. Дело в том, что каждая из точек зрения находит в романе объективные основания.

Так, если исходить из христианского прочтения образа князя, то следует напомнить, что идея романа состоит в изображении прекрасного человека: «Идея эта – изобразить вполне прекрасного человека» (28₂; 241). Идеал прекрасного человека, в свою очередь, писатель связывает с образом Иисуса Христа. В ПМ любовь князя названа христианской. А уже после завершения работы над романом в письме к С. А. Ивановой подтверждается верность первоначальному замыслу: «…Но романом я не доволен; он не выразил и 10-й доли того, что я хотел выразить, хотя все-таки я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор» (29₁; 10). Князь – единственное лицо в произведении, которое исповедует и проповедует смирение – добродетель, свойственную исключительно христианству. И главное, если в центре изображения образ добродетельного героя вне Христа, как утверждают сторонники «гуманистической версии» «Идиота», тогда возникает вопрос: зачем же автору понадобилось потратить столько усилий на то, чтобы вызвать у читателя симпатию к явлению, к которому у самого Достоевского отношение, в целом, отрицательное? И здесь в качестве средства воздействия выступает не только идея невинности героя, но используется буквально рекламный метод: высокую оценку его уму и сердцу дают Настасья Филипповна и Аглая – те, перед которыми так или иначе преклоняются все действующие лица романа.

Но, тем не менее, и «женевские» черты в образе героя очевидны. Эти черты хорошо описаны в работах В. А. Котельникова, Т. А. Касаткиной, К. А. Степаняна и др. Обратим внимание еще на одну – важную деталь: князь определяет сущность христианства так же, как и Э. Ренан. Вот слова Мышкина: «… такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть все понятие о Боге как о нашем родном Отце…» (8; 184) А вот высказывание Ренана: «… уже с первых своих шагов он (Христос. – С.Ш.) смотрел на свои отношения к Богу, как сына к отцу. В этом оригинальность его