Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля - Амелия М. Глейзер

целей, которые ставили перед собой просвещенные еврейские националисты; скорее, само сохранение идиша стало для него первостепенной задачей, хотя его читатели, как и герои его книг, покидая свои штетлы, вскоре отказывались и от этого языка. И если ярмарка для него символизировала собственную жизнь и творчество, то неоконченная автобиография «С ярмарки» («Funem yarid»), написанная в Нью-Йорке, означала для него прощание не только, как он говорил, с профессией писателя, но и с той огромной ярмаркой, какой была Российская империя, где обитали почти все его персонажи.

Шолом-Алейхем, писавший на идише с 1880-х годов и почти до Октябрьской революции, описывал быстро менявшуюся ситуацию в черте оседлости. Когда Менахем-Мендл начинает свои странствия по литературному еврейскому пейзажу, где Вениамин Менделе Мойхер-Сфорима мог сколько угодно путешествовать в свое удовольствие, идиш уже начинает утрачивать свои позиции. Шолом-Алейхем не дожил до большевистской революции, которая принесла с собой новую волну насилия и положила конец черте оседлости. Шолем-Янкев Абрамович, «дедушка» идишской литературы, умер в декабре 1917 года, успев застать самое начало новой эпохи.

Шолом-Алейхем был «канонизирован» в СССР как классик еврейской литературы, и шеститомное собрание его сочинений, переведенных на русский язык, стало непременным атрибутом библиотеки каждой еврейской семьи (во многих нееврейских семьях оно тоже присутствовало), как и книги Льва Толстого [Шолом-Алейхем 1959]. Однако еще при жизни Шолом-Алейхема представители нового поколения еврейской литературы трансформировали его коммерческий пейзаж в соответствии с реалиями новой эпохи. Давид Бергельсон (1884–1952), родоначальник импрессионизма в литературе на идише, которой в своей глубоко психологичной импрессионистической прозе использовал многие мотивы и нарративные средства, свойственные Шолом-Алейхему, полностью отказывается от веселого фасада Гоголя и Шолом-Алейхема и изображает коммерческий пейзаж во всем его безысходном отчаянии.

Повесть Бергельсона «Вокруг вокзала» («Arum Vokzal»), написанная в 1907–1908 годах и опубликованная в 1909 году, является примером того, как изменилась литература на идише в целом и представленный в ней коммерческий пейзаж в частности. Местом действия является железнодорожный вокзал – коммерческий центр города. Постоянно прибывающие и уходящие поезда служат необычным сменяющимся фоном, высвечивающим неподвижность героев повести, жизнь которых проходит в убожестве и обмане. Главный герой – это бывший ученый, чей интеллектуальный потенциал угасает в мещанской среде местечка: «Не все живут одинаково… и не все одинаково понимают, в чем смысл их жизни» («Nit alemen lebt zikh glaykh, un der iker… nit ale farshteyen glaykh, vi azoy zey lebn») [Bergelson 1961: 51]. Для Бергельсона то, что коммерческий пейзаж может лишить человека возможности реализоваться в жизни, является ужасной трагедией. Вскоре после Октябрьской революции с рынками и ярмарками произошло множество изменений, о которых мы поговорим в последних двух главах этой книги. Для революционных писателей коммерческий пейзаж был уже скорее не микрокосмом Украины, а символом той жизни, которой, ради всеобщего блага, следовало положить конец. Об этих революционных течениях в литературе на идише пойдет речь в следующей главе.

Глава 5

Распятый рынок: Гражданская война Переца Маркиша (1917–1921)

Эй, приходите на этот ночной базар тишины, где торгуют бородами и костями.

Перец Маркиш. Куча[242]

В 1917 году прошлое символически замерло в неподвижности, а будущее казалось пугающе непредсказуемым. Этот миг революции, когда жизнь одного человека перестает обладать какой-либо ценностью, и попытался передать в написанном в тот год стихотворении двадцатидвухлетний еврейский поэт Перец Маркиш:

Сними эту рваную рубаху,

лохмотья – прочь с тела!..

Я тоже здесь хороший гость,

купи мою голову за грошик!..

Tu zikh oys, di hemd tsekhraste,

shmates funen leyb arop!..

Ikh bin oykh a sheyner gast do,

far s groshn koyf mayn kop!..

[Shmeruk 1964: 383].

Гость-странник – образ, который и ранее часто встречался в еврейской литературе, – стал символом этого нового времени и начал играть еще более важную роль. Поэты-футуристы облачились в одежды, наилучшим образом соответствующие выбранному ими образу бродяги. Несколькими годами ранее В. В. Маяковский сшил себе «черные штаны из бархата голоса моего и желтую кофту из трех аршин заката», чтобы фланировать в этом по Невскому проспекту [Маяковский 1955–1961,1: 62]. Перец Маркиш, в раннем творчестве которого сильно ощущалось влияние Маяковского, не только обращает внимание читателя на свою «рваную рубаху» (hemd tsekhrastet), но и переносит материальную сельскую культуру украинского коммерческого пейзажа в поэзию авангарда. Ветхая одежда и мертвые тела, представленные в виде разложенного на базаре товара, снова появятся в начале посвященной жертвам погромов на Украине поэмы Маркиша «Куча» («Di kupe»), которую Сет Волиц назвал «модернистской поминальной молитвой» Маркиша [Woliz 1987: 56–72]. Речь в поэме идет о высящейся на рыночной площади куче из человеческих тел. Куча устремлена в небо, а над площадью звучат слова о распродаже одежды для субботы (теперь уже ненужной):

…Пусть вам долго послужат эти субботние рубашки!

Носите их на здоровье, все, все!

…Aykh tsu lange yor di shabesdike hemder!

Un trogt gezunterheyt, in nakhes, ale, ale!

[Markish 1922: sec. 1].

За те три года, что прошли между его короткими и пафосными стихотворениями 1917 года и «Кучей», Маркиш сформировался как поэт-авангардист. Для еврейских местечек это было время катастрофы. Погромы 1880-х, 1903 и 1906 годов померкли по сравнению с бедами, с которыми евреи столкнулись в Первую мировую войну, когда тысячи человек лишились жизни или были изгнаны из родных домов. В годы Гражданской войны (1918–1920) на еврейское население Западной Украины, Галиции и Польши обрушилась еще более страшная волна насилия: в течение нескольких месяцев в штетлах было убито свыше 60 тысяч евреев[243]. В своей поэме Маркиш рисует картину одного из многих погромов, случившихся на Волыни в 1920 году; в разных редакциях «Куча» была напечатана в 1921 и 1922 годах.

На рубеже 1910-20-х годов Маркиш принимал активное участие в работе еврейских модернистских групп, в частности «Культур-Лиги» и «Халястры» («Банды»). Тем не менее до 1930-х годов он не принадлежал к элите советских еврейских писателей[244]. (В 1939 году он получил орден Ленина – награду, которую, как правило, присуждали хорошим литераторам, вошедшим в круг «придворных» поэтов Сталина.) В стихах 1920-х годов, хотя их стиль и претерпевал изменения, Маркиш в неповторимой модернистской манере описывал украинский коммерческий пейзаж. Если ассимилированные авторы променяли метафорический еврейский рынок на столь же метафоричный храм высокой культуры, то Маркиш объединил в своем