Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова

оказываются целиком построенными на субстантивации прилагательных и причастий, находящихся в синонимических или антонимических отношениях: «Попытка ревности», «Стихи к сироте», «На льдине – любимый…», «Скороговоркой – ручья водой», «Минута», «Наяда», «Есть в мире лишние, добавочные…», «Полюбил богатый – бедную…» и др.

Е. А. Некрасова, исследующая свойства метафоры в художественном тексте, обратила внимание на стихотворение «Полюбил богатый – бедную…»:

Полюбил богатый – бедную,

Полюбил ученый – глупую,

Полюбил румяный – бледную,

Полюбил хороший – вредную:

Золотой – полушку медную

(I: 402).

Отмечая, что «в художественных текстах широко распространены случаи употребления слова (в том числе и прилагательного) одновременно в нескольких значениях», Е. А. Некрасова пишет: «В данном примере в пределах строки происходит субстантивация на основе относительного значения прилагательного золотой, а весь предыдущий контекст активизирует качественное значение прилагательного» (Некрасова 1975: 84). Это наблюдение представляется принципиально важным, потому что именно совмещение относительного значения прилагательных с качественным значением способствует и развитию окказиональной полисемии, накладывающейся на полисемию грамматическую.

Особого внимания заслуживают факты частичной субстантивации, когда слово в художественном тексте, сохраняя признаки и синтаксические функции прилагательного или другой несубстантивной части речи, приобретает и признаки существительного. Наиболее отчетливо такой сдвиг можно видеть на примере прилагательного в позиции поэтического переноса. Так, повышенная самостоятельность прилагательных на переносе в ряде контекстов приводит их к окказиональной субстантивации, несмотря на сохранение определяемого слова:

Как живется вам с простою

Женщиною? Без божеств?

Государыню с престола

Свергши (с оного сошед)

(II: 242).

Субстантивация в этом случае настойчиво утверждается целым комплексом выделительных средств – переносом, графикой, композиционным параллелизмом с субстантивированными прилагательными в первой и седьмой строфах и с существительным в девятой:

Как живется вам с другою, –

Проще ведь? –

Удар весла! –

‹…›

Как живется вам с чужою,

Здешнею? Ребром – люба?

‹…›

Как живется вам с товаром

Рыночным? Оброк – крутой?

(II: 242–243).

В других стихотворениях окказиональной субстантивации на переносе способствует повтор тождественных или однородных (во втором случае антонимических) прилагательных:

Маленькая сигарера!

Смех и танец всей Севильи!

Что тебе в том длинном, длинном

Чужестранце длинноногом?

(I: 473);

Мальчишескую боль высвистывай,

И сердце зажимай в горсти…

– Мой хладнокровный, мой неистовый

Вольноотпущенник – прости!

(I: 254).

В приведенных примерах эффект категориальной трансформации усиливается еще и благодаря тому, что указательное и притяжательное местоимения в том, мой, оторванные от своих существительных чужестранце, вольноотпущенник, теснее связаны с теми прилагательными, с которыми они стоят рядом, чем с теми, с которыми составляют словосочетание, т. е. между членами атрибутивного сочетания происходит переразложение: его компоненты оказываются отнесенными к разным стиховым единствам.

Стремится к субстантивации также прилагательное, отделенное от своего существительного помимо переноса другими словами:

Голубоглазый

Меня сглазил

Снеговой певец

(I: 289).

В стихотворениях Марины Цветаевой можно наблюдать и явление, обратное субстантивации, когда к субстантивированному в русском языке прилагательному присоединяется новое определение:

Сокровенную, подъязычную

Тайну жен от мужей, и вдов

От друзей тебе, подноготную

Тайну, зева от чрева, – вот:

Я не более, чем животное,

Кем-то раненное в живот

(П.: 201).

Пауза переноса здесь служит как бы амортизатором грамматического сдвига: она создает промежуточное звено от субстантивированной формы подноготную к десубстантивации прилагательного.

в) Синкретизм служебных и знаменательных частей речи

Позиция переноса вообще оказывается местом, где происходит морфологический сдвиг с повышением категориального (частеречного) статуса слова. Даже служебные части речи, как известно, не имеющие собственного лексического значения, интонационно выделяясь на переносе, такое значение получают, а может быть, возвращают утраченное значение. Ю. Тынянов отмечал, что «чем незначительнее, малозаметнее выдвинутое слово, тем выдвижение его более деформирует речь (а иногда и оживляет основной признак в этих словах)» (Тынянов 1965: 194–195). Рассмотрим несколько случаев окказионального превращения предлогов в наречия (адвербиализации). Так, значение наречия – обстоятельства места приобретает у Цветаевой предлог за, наречия – обстоятельства цели – предлог для, наречия – обстоятельства образа действия – предлог на:

Здесь – нельзя.

Увези меня за

Горизонт!..

(П.: 240);

Ад? – Да,

Но и сад – для

Баб и солдат,

Старых собак,

Малых ребят

(II: 188);

Бьет ресницами – на

Локоточек привстал.

Промеж бровками трет:

«Уж и долго я спал!..»

(П.: 37).

В таких случаях происходит как бы перераспределение семантической нагрузки между членами сочетания, состоящего из служебного и самостоятельного слова. Предлог перетягивает на себя, а иногда даже и вбирает в себя значение всего сочетания. Условием этого является препозиция предлога, тогда смещение заметно.

Актуализация разъединения предлога с существительным наблюдается при соллецизме – нарушении грамматической формы, определяемой управлением. Цитируемые ниже строки представляют собой пример такого соллецизма, который можно интерпретировать и как эллиптическую конструкцию с незамещенной позицией:

От высокоторжественных немот

До полного попрания души:

Всю лестницу божественную – от:

Дыхание мое – до: не дыши!

(II: 120).

Отделение предлога от на переносе, а также предлога до в следующей строке настойчиво утверждается еще и такими сильными средствами, как ненормативные знаки препинания: каждый из предлогов помещен между тире и двоеточием, мотивирующими (усиливающими) грамматический соллецизм, а следовательно, и трансформацию (адъективацию –?) предлогов.

Контекстуальное совмещение пространственного значения предлога до со значением его омонима – названия ноты – находим в поэме «Лестница»:

Гамма приступов

От подвала – до

Крыши – грохают!

‹…›

Гамма запахов

От подвала – до

Крыши – стряпают!

Ре-ми-фа-соль-си –

Гамма запахов!

Затыкай носы!

(П.: 279–280).

Емкая развернутая метафора построена на том, что физическое пространство, организуемое в помещении лестницей, интерпретируется как инструмент, издающий не только звуки, но и запахи, а сама лестница представлена как клавиатура или нотная запись гаммы. В цитированных строках функционально значима омонимия названий нот и продуктов (фасоль, соль). Ряд ре-ми-фа-соль-си начат предлогом до, но прерван строфическим переносом и промежуточной строкой – в результате перенос оказался двойным: завершающий первую строку предлог стал элементом сразу двух сочетаний: до крыши и до-ре-ми-фа-соль-си.

Омонимия производных предлогов и производящих частей речи определяется их разной