Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940 - Джудит Кальб

устоявшуюся «цивилизацию» – как и боялся Брюсов, разделявший ценности Запада. Блок, переводчик немецкой философии и выходец из университетской среды, отвел поэту роль в революционном углу этой парадигмы: поэт через боль должен соединиться со свободой, а значит, и с разрушением, направленным против государства и «старой» цивилизации. Для Вячеслава Иванова, научившего Блока оргиастическому самопожертвованию, лишения революционного периода оказались слишком болезненны, а культурная амнезия – неприемлемой. В отличие от Блока и Аттиса, Иванов переехал на Запад, покинув новый русский Рим ради первого, итальянского, в 1924 году. Там он написал свой ответ на события русской революции, отдавая дань культурным памятникам, которые в его понимании должны были пережить и победить все революционные кризисы в истории. И снова русский писатель стал певцом перемен, которые жаждал увидеть в своей стране; и снова его голос обретал силу в крушении иллюзий.

Глава четвертая

Третий Рим в изгнании

«Римские сонеты» Вячеслава Иванова

Вновь арок древних верный пилигрим,

В мой поздний час вечерним ‘Ave Roma

Приветствую как свод родного дома,

Тебя, скитаний пристань, вечный Рим.

Вячеслав Иванов. Regina Viarum (1924)[283]

В статье 1964 года русский эмигрант и священник Кирилл Фотиев написал, что после появления «Римских сонетов» Вячеслава Иванова «уже никто не может усомниться, званы ли мы, “варвары”, на тот праздник западноевропейского духа, которым был и остается Рим» [Фотиев 1964: 228]. Фотиев приходит к выводу, что Иванов показал путь к культурно насыщенным римским скрижалям…[284] И в самом деле, в девяти сонетах, написанных Ивановым вскоре после его эмиграции из Советского Союза в Рим в 1924 году[285], обладающий мощной эрудицией русский поэт мастерской рукой ведет нас сквозь впечатляющие материальные приметы принявшего его города – его фонтаны, памятники, цвета и звуки – и сквозь целый ряд культурных ассоциаций – от греко-римской мифологии до дворцов эпохи Возрождения и скульптур Бернини. Помещая себя в эти сонеты регулярными высказываниями от первого лица, Иванов утвердил место русскому художнику в мире культуры, воплощенном в «первом» Риме, составив компанию Николаю Гоголю и художнику Александру Иванову.

Кроме того, вписав собственную фигуру в свое римское творчество и включив в стихотворения упоминания о своем жизненном путешествии, Иванов заявил о родстве с рядом главных, эпических литературных фигур – авторов и их персонажей – западной культурной традиции. Среди них Вергилий в «Энеиде», Августин как автор и главный герой «Исповеди», а также Данте-поэт и его персонаж в «Божественной комедии». Разочарованный в новой политической реальности России, Иванов проделал путь с Востока на Запад и включил в сонеты образ купола собора Святого Петра, тем самым предрекая свой переход в католичество в 1926 году.

В то же время, хотя сонеты и отражают поворот Иванова от России в сторону Рима, они показывают и его неизбывную веру в то, что он считал идеальной задачей русского творца XX века: объединение Востока и Запада для создания Царства Божьего, характеризующегося религиозной и культурной общностью и единством человека и божественного начала, а также времени и пространства, через активное творческое созидание священной памяти. Для Иванова и других русских символистов, писавших о Риме, предсказываемое ими господство божественного до некоторой степени сосуществовало с властью земной, часто ассоциировавшейся у Иванова с национализмом. Если предшествующие авторы, погруженные в бурную революционную среду России, делали акцент на столкновении между этими двумя силами и в особенности уделяли внимание раннехристианскому периоду, эмигрант Иванов, отныне погруженный в атмосферу непрерывной культурной истории Вечного города, подошел к вопросу объединения священного и имперско-националистского начал иначе. Для него священное и имперское начала составляют часть более глобального, опирающегося на римскую почву нарратива о смерти и воскресении, в котором земная власть – иногда парадоксальным образом – может получить одобрение божественного начала и затем переродиться в священный универсализм. Процесс уходит корнями в Святое Откровение и мифы, и поэт, опираясь на соответствующий опыт своих предшественников – творцов, призывает и подталкивает свою нацию исполнить предначертанную ей задачу объединения. Говорят, что Вергилий предсказал и воплотил в своей «мессианской» четвертой эклоге преображение земного Рима в венчающее мир своим куполом христианское царство, к которому стремился Августин и которое в его идеальной форме воспел Данте. Схожим образом Иванов заявляет о своей роли русского поэта-пророка в приближении желанной эпохи христианского единства. В «Римских сонетах» Рим отражен в многочисленных своих видах и этапах становления и воплощает собой государство как творческий союз, где земная власть подчинена божественному и сосуществует с ним в процессе художественного созидания. Отказавшись от надежды скорого воплощения Россией его идеи о статусе всех объединяющего Третьего Рима, к которому он ранее стремился, и взамен того обратившись к самому Риму, Иванов тем не менее утвердил место для русского художника и его священных целей в многообразном Риме, отраженном в его сонетах.

Памятники и духовные инициации

Сын Анхиза, поверь: в Аверн спуститься нетрудно,

День и ночь распахнута дверь в обиталище Дита.

Вспять шаги обратить и к небесному свету пробиться —

Вот что труднее всего!..

Вергилий. Энеида (I в. до н. э.)[286]

Решение Иванова переехать из России в 1924 году в «его любимый Рим», как скажет позже его дочь Лидия [Иванова 1992: 50], трудно назвать случайным. Город давно привлекал его в историческом и культурном аспекте. В 1886 году юный аспирант Иванов начал пять лет изучения римской истории в Берлине у таких исследователей, как Теодор Моммзен. Позже он проведет несколько лет в Риме, заканчивая свою диссертацию на латыни по системе налогообложения в Риме периода Империи[287]. И хотя его интеллектуальные интересы вскоре развернулись в сторону Древней Греции и, в частности, культа Диониса, Рим продолжал играть важную роль в его жизни. Там в 1893 году Иванов встретил свою вторую жену Лидию Зиновьеву-Аннибал, ставшую для него величайшим поэтическим вдохновением. Пара затем провела год в Англии, где Иванов, спрятавшись в читальном зале Британского музея, проводил исследование «религиозно-исторических корней римской веры во вселенскую миссию Рима» (2: 21).

После смерти Зиновьевой-Аннибал в 1907 году Иванов обрел свою любовь к ней в обновленном виде, как считал он сам, в чувствах к ее дочери от первого брака Вере Шварсалон. В 1910-м Иванов и Шварсалон решили пожениться в Риме, их сын Дмитрий Иванов родился в 1912 году[288]. Семья Ивановых провела