Nature Morte. Строй произведения и литература Н. Гоголя - Валерий Александрович Подорога

на взбитых до потолка облаках батиста. Но более всего занимала студента стоявшая в углу комнаты (стройная) женская фигура… все для студента, в чудесно очаровательном, в ослепительно божественном платье – в самом прекраснейшем белом. Как дышит это платье!.. Сколько поэзии для студента в женском платье!.. Но белый цвет – с ним нет сравнения. Женщина выше в белом (платье). Она – царица, видение, все, что похоже на самую гармоническую мечту. Женщина чувствует это и потому в… минуты преобразуется в белую. Какие искры пролетают по жилам, когда блеснет среди мрака белое платье! Я говорю – среди мрака, потому что все тогда кажется мраком. Все чувства тогда переселяются тогда в запах, несущийся от него, и в едва слышимый, но музыкальный шум, производимый им. Это самое высшее и самое сладострастнейшее сладострастие. И потому студент наш, которого всякая горничная на улице кидала в озноб, который не знал /прибрать/ имени женщины, – пожирал глазами чудесное видение, которое, стоя с наклоненною на сторону головой, охваченное досадною тенью, наконец, поворотило прямо против него ослепительную белизну лица и шеи с китайской прической. Глаза, неизъяснимые глаза, с бездной души под капризно и обворожительно подымавшемся бархатом бровей были невыносимы для студента»[179].

И еще, не менее страстно:

«Попробуй взглянуть на молнию, когда, раскроивши черные как уголь тучи, нестерпимо затрепещет она целым потопом блеска. Таковы очи у альбанки Аннуциаты. Все напоминает в ней те античные времена, когда оживлялся мрамор и блистали скульптурные резцы. Густая смола волос тяжеловесной косою вознеслась в два кольца над головой и четырьмя длинными кудрями рассыпалась по шее. Как ни /поворотит/ она сияющий снег своего лица – образ ее весь /отпечатлелся/ в сердце. Станет ли профилем – благородством дивным дышит профиль, и мечется красоты линий, каких не создавала кисть. Обратится ли затылком с подобранными кверху чудесными волосами, показав сверкающую позади шею и красоту невиданных землею плеч – и там она чудо. Но чудеснее всего, когда глянет она прямо в очи, водрузивши хлад и замиранье в сердце. Полный голос ее звенит, как медь. Никакой гибкой пантере не сравниться с нею в быстроте, силе и гордости движений. Все в ней венец созданья, от плеч до античной дышащей ноги и до последнего пальчика на ее ноге. Куда ни пойдет она – уже несет с собой картину: спешит ли ввечеру к фонтану с кованой медной вазой на голове – вся проникается чудным согласием обнимающая ее окрестность; легче уходят вдаль чудесные линии альбанских гор, синее глубина римского неба, прямей летит вверх кипарис, и рисуется на небе своею зонтикообразною, почти плывущей на воздухе, верхушкою. И все: и самый фонтан, где уже столпились в кучу на мраморных ступенях, одна выше другой, альбанские горожанки, переговаривающиеся сильными серебряными голосами, пока поочередно бьет вода звонкой алмазной дугой в подставляемые медные чаны, и самый фонтан, и самая толпа – все кажется для нее, чтобы ярче выказать торжествующую красоту, чтобы видно было, как она предводит всем, подобно, как царица предводит за собою придворный чин свой»[180].

Женщина – нарицательное имя красоты (антично-брюлловской), недостижимый идеал, объект поклонения. Нельзя приближаться, только посредством обходных и круговых движений, ибо женщина как завершенное и полное Тело включена в иной пространственно-временной локус, нежели другие разновидности женского («жена», «баба», «старухи/ведьмы»), – в сферно/атмосферный. Женщина-статуя, скрытая аурой, дымкой туманностями расстояния, которое неизменно и которое нельзя преодолеть. Нельзя ни приближаться, ни трогать. Причем слово трогать следует понимать достаточно широко, это «иметь близость», «знать женщину». Например, «баба» – это общий повседневный признак женского в отношении к мужскому превосходству; баба – не жена, жена – это состояние совместной жизни, не имеющее отношения к романтическому идеалу женщины. Но самое страшное и жуткое крушение идеала – это близость: женская плоть, что совращает, испытывает, требует физической близости, – вот что оказывается для Гоголя абсолютной катастрофой. Женское начало теперь приводит к эффекту совершенно демоническому, женское – лишь способ, каким ведьмы захватывают христианские души. Женственность, если она не отнесена к удаленной, чудной, мерцающей недосягаемой красоте, если она обретает неожиданно реальную живую плоть, то она уже не «женщина», а жена (а от жены до бабы только шаг), но это в лучшем случае, в худшем – ведьма (и не просто ведьма, а женщина-вамп, как говорят сегодня).

3. Бег. Обходные пути и тупик

Вообразите спутником Палласа не кого иного, как Н.В. Гоголя. Все для него иначе. Как бы не перегрызлись в дороге. Карета все норовит свернуть на сплошную пахотную землю.

Картина огромности России слагается у Палласа из бесконечно малых величин. Ты скажешь: в его почтовую карету впряжены не гоголевские кони, а майские жуки. Не то муравьи ее тащат цугом, с тракта на тракт, с проселка на проселок, от чувашской деревни к винокуренному заводу, от завода – к сернистому ключу, от ключа – к Молошной речке, где водятся выдры.

Палласу ведома и симпатична только близь. От близи к близи он вяжет вязь. Крючками и петельками надставляет свой горизонт. Незаметно и плавно в карете, запряженной муравьями, переселяется из округи в округу.

Осип Мандельштам. Из записных книжек

Движение в реальном времени-пространстве (известная страсть Гоголя к перемене мест) и писательство могут быть соединены в едином образе: образе петляющей дороги. Письмо географично, письмо вне логики и необходимости, оно ищет подобий, но избыточность подобий – игра черта; надо учиться избегать чертовщины. Письмо – разветвление, переход одного следа в другой, третий и далее, движение безостановочное, оно – само-по-себе, и покуда движется, всегда случайно, конечный пункт не может быть назван… Найти последнее подобие, значит заставить все вещи перечня-описания исчезнуть в одной из них. Есть серии подобий собакевичей, маниловых, коробочек или плюшкиных. Замечание Погодина справедливо: «…в первом томе содержание поэмы не двигается вперед; ‹…› Гоголь выстроил длинный коридор, по которому ведет своего читателя вместе с Чичиковым и, отворяя двери направо и налево, показывает сидящего в каждой комнате урода»[181]. Действительно, это всегда движение вдоль, – так движется гоголевское письмо; и его путь, как бы он ни был искривлен, запутан и вел в тупик, – остается естественным и необходимым. Дорога же – это состояние пути, а точнее, труд; действие отраженной от письма тени в структуре сюжета. Важно понять, что петлять можно лишь по земной поверхности: всякое препятствие преодолимо, но обходным путем. Отсюда формула: постоянство в применении обходных маневров ведет к идее стратегического тупика (пример: попытки Чичикова продолжить путь во втором томе «Мертвых душ»). Другие, основные виды гоголевских пространств – короба/коробки и сферы/атмосферы – представимы с точки зрения движения,