Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - Сергей Иванович Чупринин

а в каких он лишь защищал своим авторитетом то, что придумали тщательно подобранные сотрудники редакции: бессменные Лазарь Лазарев, Евгения Кацева и Нина Юргенева, на славу послужившие в разные годы Николай Анастасьев, Алексей Зверев, Сергей Ломинадзе, Алла Марченко, Олег Салынский, Татьяна Бек…

Не утрачивая внегрупповой срединности, «Вопли», как в своем кругу стали называть журнал, менялись и обновлялись. Вот появились, например, сатирические странички «Зигзаги стиля», «Казусы и ляпсусы», «В шутку и всерьез». Вроде бы пустяк, но выгодно подсвечивающий великопостную серьезность других публикаций и дававший к тому же возможность вволю повеселиться над малограмотными филологами. Еще более значимым стало то, что редакция обратилась к известным поэтам, прозаикам и драматургам с просьбой поделиться своими размышлениями и собственным творческим опытом, причем это предложение, за считаными исключениями, почти всегда поступало к писателям, действительно заслуживающим внимания и уважения: Эренбург, Тендряков, Розов, Каверин, Катаев, Арсений Тарковский и Давид Самойлов…

Эта традиция, – замечает Лазарев, – в конце концов стала связываться с известным понятием «гамбургского счета»: если «Вопросы литературы» приглашали – значит, это интересный, настоящий писатель. Это способствовало расширению самосознания литературы. На журнал стали обращать внимание не только специалисты, но и писатели[274].

Самое же главное – журнал стал при Озерове не имитационно, а подлинно дискуссионным. Тон задали все те же младоимлийцы: Сергей Бочаров, Вадим Кожинов и Петр Палиевский в четвертом номере за 1962 год напечатали статью «Человек за бортом», посвященную разбору нашумевшей книги своего ровесника Владимира Турбина «Товарищ время и товарищ искусство».

Статья, как явствует уже из ее названия, была разгромной, едва не памфлетной, но по тону академически корректной, это раз, и, это два, исходившей не от марксистско-ленинских прописей[275], а от иного, чем турбинское, представления о гуманистических традициях и ценностях отечественной литературы[276]. Спорить можно, значит, и так, для советской печати это ново, и если в «Воплях» обсуждали самые приметные новинки или годовые комплекты других ежемесячников, то непременно с разных точек зрения и без вынесения финального вердикта. Что же касается прокатившихся по журнальным страницам дискуссий о «книжной/серьезной» поэзии (1966, № 11) и о структурализме (1965, № 6; 1967, № 1, 10), об идеях Бахтина, ставшего со статьи «Слово о романе» (1965, № 8) одним из наиболее значимых авторов «Вопросов литературы», о роли и месте славянофилов в истории (1969, № 5, 7, 10, 12), то они становились существенными фактами не только научной, но и общественной жизни. Считалось, – вспоминает сам Озеров, – что «интеллигентный человек должен выписывать 3 журнала – „Новый мир“, „Иностранную литературу“ и „Вопросы литературы“»[277].

Печататься в «Воплях», быть своим человеком на десятом этаже дома Нирнзее стало почетно, и мало кто из литераторов, тем более из критиков, историков и теоретиков литературы обошелся без заметных публикаций в этом журнале: от Андрея Синявского (1960, № 1) и Варлама Шаламова (1963, № 1) до Мариэтты Чудаковой (1965, № 4, 6), Сергея Аверинцева (1965, № 7) и Юрия Карякина[278].

Случалось и так: мало кому пока известный сотрудник «Литературной газеты» Валентин Непомнящий присылает в «Вопросы литературы» статью «Симфония жизни» о «Маленьких трагедиях» Пушкина. И ее мало того что напечатали (1962, № 2), так еще и пригласили автора на работу в редакцию. Последовали темпераментные полемические заметки «Сегодня, здесь, сейчас!» (1963, № 10) и наконец «Двадцать строк. Пушкин в последние годы жизни и стихотворение „Я памятник себе воздвиг нерукотворный“» (1965, № 4).

Оттепель еще длилась, и «в то время литературоведческая статья могла стать бестселлером, – вспоминает Непомнящий. – Тут так и случилось». И не только потому, – продолжим цитату, – что она была в духе времени, шестидесятнического либерализма с его эзоповым языком и полускрытыми аллюзиями (когда, например, ругали «николаевский режим», а на самом деле разумели советскую цензуру и обком КПСС).

Но еще и потому, что «в ней впервые в советском пушкиноведении прозвучала религиозная тема»[279], понятая, впрочем, атеистическим окружением не как новый для автора символ веры, а как еще один дерзкий выпад в сторону безбожного режима.

В 1968 году Непомнящий даже оказался одним из героев диссидентской «Хроники текущих событий»: составил обращение в защиту томящихся в тюрьме А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, их товарищей, «и под этим письмом подписались 25 человек – от Паустовского и Каверина до Максимова и Войновича, его потом так и стали называть „писательским“». А самого Непомнящего «быстро взяли за шиворот и протащили по всем ступенькам лестницы допросов, дознаний, угроз…», с тем чтобы, не дождавшись раскаяния, исключить из партии[280].

Должны были бы, по правилам, и с работы прогнать, однако, – говорит смутьян, – главным редактором «Вопросов литературы» был Виталий Михайлович Озеров – писатель и критик насквозь партийный, но человек очень порядочный. Он меня просто понизил в должности: я был завотделом, а сделался младшим редактором. И вместо 230 рублей стал получать 110. И кроме того, мне на год запретили выступать по радио, публиковаться в печатных изданиях.

Нет, оппозиционерами мы, конечно, никогда не были, – напоминает Е. Кацева, – всегда добросовестно проводили «политику партии в области литературы». И тем не менее умудрялись представить свою, скажем так, нестандартную позицию, нередко выдерживать испытание на обыкновенную порядочность[281].

Да вот, – продолжает Е. Кацева, – другой пример: когда после августа 1968 года все редакции «толстых» журналов должны были провести собрание и опубликовать в «Литгазете» резолюцию в поддержку решения о вступлении войск Варшавского договора в Чехословакию, мы были единственными, кто этого не сделал. Даже «Новый мир» был вынужден выполнить это распоряжение[282].

(Хотя, заметим в скобках, при демонстративном отсутствии коммунистов А. Твардовского и И. Виноградова на этом собрании.)

Конечно, – как размышляет Вадим Ковский об Озерове, – «его пост защищал журнал от многих неприятностей»[283]. А они начались, и, что особенно печально, климат в редакции изменился, когда Озеров из «Воплей» ушел. Причем ушел он как-то по-глупому, не рассчитав, по-видимому, риски. Ибо, – рассказывает Л. Лазарев, бессменный заместитель Озерова, – Г. Марков и Озеров после смерти К. Федина, почетно председательствовавшего в Союзе писателей, будто бы «задумали такую комбинацию: председателем станет Марков, а первым секретарем Озеров» и, «чтобы подтолкнуть дело, Озеров подал заявление об освобождении его с поста главного редактора „Вопросов литературы“»[284]. Этому заявлению дали ход, а с назначением на новую должность, видимо, не срослось – и Озеров, в карьере не продвинувшись, потерял журнал, который сам же называл главным, да по сути единственно значимым делом своей жизни.

Сожалел ли он об этом, еще почти 8 лет проведя в роли рабочего секретаря СП, ведавшего, правда, уже только соблюдением порядка в критике и литературоведении, а потом после бурного писательского съезда в 1986 году уйдя наконец на покой? Гадать трудно, а вот о том, что на пенсии Озеров так и не собрался написать развернутые воспоминания, сожалеть, конечно, стоит. Ему уж точно было что рассказать…

Но,