Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи - Наталья Константиновна Бонецкая

– жизнь религиозная, связывающая личность с Источником ее существования, укореняющая в бытии. И в самом деле, весь Серебряный век, – философия, поэзия, музыка, живопись, театр, – точно фантастический цветок, распустился из одного мистического семени – христианства в версии Соловьева. Оно, разумеется, было преемственно связано с традиционным православием, но имело иную духовно-смысловую окрашенность. Ключевой для трудов Соловьева стала несколько необычная для традиции идея Богочеловечества, сделавшаяся основой новой русской духовности.

Истоком мысли Соловьева был его мистический опыт – общение с неким духовным существом, которое сам философ идентифицировал как библейскую Софию Премудрость Божию: о встречах с Софией он рассказал в своих стихах (прежде всего в поэме «Три свидания»), метафизическому учению о ней посвятил ряд книг и трактатов. Насколько доброкачественным в духовном отношении был опыт Соловьева – вопрос этот, видимо, надолго останется открытым. Тем не менее тему Соловьева подхватили, миф о Софии врывался в судьбы людей (вспомним историю Анны Шмидт и вихрь событий вокруг Л. Д. Блок). Гипотезой Софии объясняли всё и вся – от экономических законов хозяйства до тайн языка; наконец, уже в эмиграции С. Булгаков (глава возникшего к тому времени – по благословению патриарха Тихона – Братства Святой Софии) создает богословскую софиологическую «сумму» и претерпевает за это удары со стороны церковных традиционалистов… Без преувеличения можно утверждать, что под знаком Софии стоял весь Серебряный век.

На перевале веков и культурных эпох в мир приходят также Евгения и Аделаида Герцык. Да, это были новые души, призванные, подобно их друзьям – Бердяеву, Булгакову, Иванову, воспринять и творчески проработать новое духовное содержание. Их искания, – более того, сама их жизнь оказались связанными с софийной идеей, с христианским обновлением. Было ли случайностью, что их мать носила имя Софии? Софией стала и Аделаида Герцык, перейдя в 1915 г. из лютеранства в православие: она пошла на это под влиянием бесед с Булгаковым и чтения «Столпа и утверждения Истины» Флоренского. София упоминается в текстах Евгении, которая пыталась проникнуть в тайну этого высочайшего ангела… Короче говоря, сестры Герцык были тоже вовлечены в процесс творчества по созданию новой культуры, и приметы этого призвания следует искать уже в особых обстоятельствах их детства.

А именно: всякий, кто размышлял о ситуации в семье Казимира Антоновича и Софии Максимилиановны Лубны-Герцык, почувствует, что атмосфера, в которой росли их дети, лучше всего может быть охарактеризована с помощью шестовского словечка «беспочвенность». Недаром, увлекшись в начале 1900-х гг. книгой Шестова о Толстом и Ницше, Евгения точно обозначит проблематизируемую автором «Апофеоза беспочвенности» экзистенциальную проблему с помощью образа «человека, повисшего над бездной». Отсутствие духовной опоры, предоставленность личности себе самой, необходимость находить смысл жизни в глубине собственного «я» – эти интуиции были знакомы Евгении с самого раннего возраста. Научиться творчески жить, не имея за собой никакой традиции, надежной освоенной почвы под ногами, – таким, в самом общем виде, было жизненное задание, предложенное Промыслом сестрам Герцык.

И в самом деле. Евгения и Аделаида родились в знаменитом своей исторической слободой городке Александрове, жившем тихой жизнью в окружении бескрайних лесов. Это самое сердце Великороссии, в нескольких часах езды к северо-востоку от Москвы. Сестры тем не менее отнюдь не получили возможности приобщиться к русскому духу, укорениться уже с детства в Святой Руси. Они были чрезвычайно родовиты, принадлежа к древним семействам европейской знати, чья генеалогия восходила к XV в. Предки отца по польской линии были феодальными князьями, владельцами замков-городков – центров мелких государств, находившихся на территории нынешних Польши, Белоруссии, Литвы и Латвии. До сих пор на месте одного из этих центров, в Полоцком крае, существует деревня Герцыка, а вблизи станции Ерсика (район Даугавпилса) сохранилось городище с руинами другого замка. В жилах матери девочек (урожденной Тидебель) текла аристократическая кровь прибалтийских немцев и шведов… Давно уже карта Европы стала иной, аристократические роды обнищали, рассеялись; потомки их спрятались под крыло к русскому царю. Родные и двоюродные деды Евгении и Аделаиды по обеим линиям были военными инженерами, кое-кто дослужился до генеральского чина, участвовал в Крымской войне, а один из двоюродных дедов по линии матери даже удостоился чести преподавать военное дело наследнику российского престола – будущему Александру III. Внешнее обрусение, однако, не затронуло недр духа: у многочисленных родственников отца сохранилась какая-то глубинная, органическая память об ушедшей в небытие «отчизне», мать же вносила в семейную жизнь настроение немецкого пиетизма, несколько мечтательной мистики. Быть может, именно благодаря этой детской прививке германства Евгения впоследствии приобрела вкус к переводам, вообще к немецкой философии и мистике: Кант, Гёте, Ницше, Франц фон Баадер, Р. Штейнер – все они в свой момент сыграли важную роль в ее судьбе. – Такая достаточно специфическая ситуация оказалась причиной полной атрофии у Евгении и Аделаиды чувства принадлежности к какой-либо национальности. Русская по языку, их семья, как замечает в «Воспоминаниях» Е. Герцык, жила «чуточку не по-русски»: обитатели дома в европейском стиле, окруженного английским парком, «не объедались, не обпивались», не хранили затхлой мебели и, в отличие от соседей-помещиков, не вникали в ход сельских работ. Весь строй жизни был нерусский, – и учителями детей становились француженки, немки, «старичок-карел». По вечерам разыгрывали в четыре руки старинные итальянские церковные секстеты – мать за роялем, отец за фисгармонией; с народной грубостью и нуждой дети не соприкасались, политикой родители не интересовались, – вообще, существование семьи Лубны-Герцыков протекало на самой периферии российского социума… Евгения, в семь лет читавшая Шиллера по-немецки, в совершенстве овладевшая всеми основными европейскими языками, с детства формировалась как гражданка Европы: русской почвы под ногами у себя она не ощущала.

Но более того: сестры Герцык не могли считать своим прибежищем, своей опорой и собственную семью – они жили как самостоятельная двоица, бросавшая вызов прочим домашним. Это и понятно: семейное благополучие Лубны-Герцыков было кажущимся, эфемерным. Мать умерла, когда Евгения была совсем маленькой, но семья, по сути, распалась задолго до этого. Слишком любил жизненный блеск красавец-отец, слишком дорожил успехом у женщин, чтобы устоять перед влюбленным восхищением молодой девушки Евгении Вокач, по воле случая попавшей в их дом. Чуткая София Максимилиановна не могла не догадываться об их вспыхнувшей взаимной страсти; постоянно подавляемая мука вызвала тяжелое заболевание, сведшее ее в расцвете лет в могилу. Мачеха «Женечка», впоследствии сделавшаяся подругой и наперсницей сестер, вначале воспринималась ими по-прежнему как «привычная нарядная гостья» – ни близкая, ни далекая. Семейное окружение, обеспечившее Аде и Жене защиту от зла мира и условия для творческого развития, было лишено того тепла, которое одно может питать и поддерживать детскую душу. Уже в раннем детстве пресеклась мистическая связь