Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского - Валерий Александрович Подорога

сих пор чудесное. И почему, почему эта уверенность так глубоко, крепко засела тогда во мне, и уже с таких давних пор? Уж, верно, я помышлял об этом, – повторяю вам, – не как о случае, который может быть в числе прочих (а, стало быть, может и не быть), но как о чем-то таком, что никак не может не случиться!»[88]. Итак, область случайного подчиняется не сознательному и хладнокровному расчету, а спонтанно найденному соответствию играющего с его собственной природой, в игре и в тонком чувстве ее изменений во времени. А главное условие наслаждения игрой – это, как известно, господство игрока (мнимое и реальное) над случаем – над самой игрой – и это полная поглощенность игрой, причем настолько, что можно сказать: играющий есть сама Игра. Роль почти божественная, – вот, собственно, на что и претендует игрок Достоевского. Игровая интуиция мгновения, «захват», мимирование и отражение, остановка – основная идея Плана в целом (там, где План становится Игрой-Произведением).

3. Долг и дар. План долговой

В «Записных книжках» и «Переписке» Достоевского можно найти столбцы цифр, пересекающие во всех направлениях очередной план или фрагмент романа: расчеты денежных сумм, обязательств, ведущиеся постоянно, причем скрупулезно, почти с маниакальной дотошностью… Подводится баланс практически под все расходы. Дотошность «в расчете» вовсе не улучшает повседневную семейную экономию. Долги, долги, долги… кругом долги. Что это значит: взять в долг, отдать долг или жить в долг? Долги записывают, их испрашивают, пишутся долговые обязательства, выдаются векселя и прочее. Именно в тот момент, когда рукопись должна быть передана издателю (кредитору), требуется время на ее завершение или переработку. Писатель спешащий, работающий на долг, не в силах обращать внимание на литературную отделку своих творений, Достоевский сетует на то, что губит свой дар в спешке. Полезные, но пустые отговорки. Быть должником – нормальное состояние, которым он хотя и тяготится, но тем не менее принимает за единственно возможное для себя жизненное обстоятельство, косвенным образом способствующее, как ни странно, развитию его таланта.

Варианты долговых историй:

«Теперь вообще о моем положении:

тебе известно отчасти, что по смерти моего брата я потерял окончательно мое здоровье, возясь с журналом, но, истощившись в борьбе с равнодушием публики и т. д. и т. д., бросил его. Сверх того, 3000 (которые получил, продав сочинения Стелловскому) отдал их безвозвратно на чужой журнал, на семейство брата и в уплату его кредиторам. Кончилось тем, что я наколотил на себя нового долгу, по журналу, что с неуплаченными долгами брата, которые я принужден был взять на себя, составило еще свыше 15000 долгу. В таком состоянии были дела, когда я выехал в 65-м году за границу, имея при выезде 40 наполеондоров всего капиталу. За границей я решил, что отдать эти 15000 смогу только, надеясь на одного себя. Сверх того, со смертью брата, который был для меня все^ мне стало очень тошно жить. Я думал еще найти сердце, которое бы отозвалось мне, но – не нашел. Тогда я бросился в работу и начал писать роман. Катков заплатил больше всех, я и отдал Каткову. Но 37 листов романа и еще 10 листов Стелловскому оказались мне не по силам, хотя я и кончил обе работы. Падучая моя усилилась до безобразия, но зато я развлек себя и спас себя, сверх того, от тюрьмы. Роман мне принес (со вторым изданием) до 14000, на это я жил и, сверх того, из пятнадцати тысяч долга отдал 12. Теперь на мне всего-навсе до 3000 долгу. Но эти три тысячи самые злые. Чем больше отдаешь денег, тем нетерпеливее и глупее кредиторы. Заметь себе, если б я не взял на себя этих долгов, то кредиторы не получили бы ни копейки, и они это знают сами, да и просили они меня перевести эти долги на себя из милости, обещаясь меня не трогать. Отдача 12000 только возбудила корыстолюбие тех, которые еще не получили по своим векселям»[89].

«Имею к Вам опять огромнейшую просьбу, или, лучше сказать, 2 просьбы, и надеюсь всего от Вашего доброго сердца и братского участия ко мне. Вот в чем дело: я написал Каткову с отправлением 2-й части и прошу у него 500 руб. Это ужас – но что же мне делать? Возможности нет не просить. Сначала у меня были мечты: 1) написать 4 части (то есть 23–24 листа) и 2) написать хорошо, – и тогда уже обратиться с большой просьбой. Но повторяю – возможности нет. Теперь, со 2-ю частию, сдано в редакцию всего 11,5 листа, – значит, рублей на 1700 примерно. Всего я должен туда 4560 г. (Ух!) = значит, остается теперь еще долгу на 2860 р., и вот при этаком-то положении долга я прошу опять 500 р., то есть возвышаю опять долг на 2860 + 500 = 3360 р. Но ввиду то, что к 1-му мая доставлю опять на 1700 р., а следовательно, останется всего долга тоже рублей на 1700 и не более. Мучился я, посылая эту просьбу о 500 р., чрезмерно. Главное то, если б роман был хорош! Тогда бы и просить было несколько извинительнее»[90].

Долговые истории Достоевского в объективном времени содержат указания на место договора, цифры и суммы, порядок заимствований, сроки и угрозы взыскания, и все они разные. Но общее для них всех – это безразличное отношение должника к деньгам. Деньги как деньги в жизни Достоевского мало что значили, только долг и дар имели значение. Что такое игра, если мы сместим ее в контекст дара и дарения? Это требование дара (взывать к «счастливому случаю»). Почему другим везет, а не мне, ведь я больше них заслуживаю «чудесного дара», спасение необходимо мне намного более, чем другим, разве я менее готов, чем они к принятию дара? «Но ведь такая легкая и возможная возможность поправить все! А примеры-то? Кроме собственного выигрыша ежедневно видишь, как другие берут по 20 000, 30 000 франков. (Проигравшихся не видишь). Чем они святые? мне деньги нужнее их»[91]. Долг спасается чудом дарения. Долг противостоит дару, – творческому началу, которое не может подчиняться внешнему принуждению и тому времени, которое он представляет. Ибо дар обладает внутренним временем, в отличие от долга, который – только внешним. В долгах воплощено чужое время, которое заимствуется как время, тебе не принадлежащее. Тем самым, вступая в долговые (кредитные) отношения, ты теряешь собственное время в тех именно качествах, которые от тебя неотделимы. Дар