Данте Алигьери и театр судьбы - Кирилл Викторович Сергеев

разрушающих своим плохо скрываемым комизмом «трагический патос» загробного путешествия. Терцины флорентийца живые и стремительные, они словно бы трехмерные, и дышащая человеческая речь, ритм диалога рельефно выступают из реквизитного холста литературного описания. Сказанное мной – отнюдь не похвала не нуждающемуся ни в каких восхвалениях поэтическому мастерству Данте; я лишь стремлюсь подчеркнуть театральность, «рельефность» Дантовой речи. Ее комизм произрастает именно из этой рельефности, он так же естественен в тексте «Комедии», как и в живой человеческой речи, и в живущей в человеке памяти о некогда пережитых событиях, не лишенных, пусть и в малой доле, комедийного оттенка.

Если читателю не столь трудно убедиться, что текст Данте – отнюдь не комедия в обычном смысле, то следующий естественно возникающий вопрос решить гораздо сложнее: если перед нами не комедия, то почему Данте, безусловно знавший древнеримскую комедиографию, все же назвал свою поэму «Комедией»?

Первое свидетельство – письмо Данте к Кан Гранде – императорскому викарию, владетелю Вероны, другу и покровителю флорентийского изгнанника. Это письмо, в котором разъясняется механизм толкования «Комедии», содержит и объяснение, почему «Комедия» называется комедией. Согласно этому толкованию, комедия дословно означает «сельская песнь» и отличается от трагедии тем, что «начинается она печально, а конец имеет счастливый», в противовес «восхитительному и спокойному» началу трагедии и «смрадному и ужасному» ее концу. Открываясь печальным описанием Ада и замыкая свои песни счастливыми областями Рая, «Комедия» тем самым находится в полном соответствии с вышеизложенным принципом построения комедии. Казалось бы, ответ найден, но перед нами возникает текстологическое препятствие – есть множество оснований для сомнений в подлинности письма в той его части, где дается толкование смысла текста[36]. Но даже если не касаться подлинности письма, есть все основания усомниться в искренности его автора при изложении «герменевтического анализа» «Комедии»: так, говоря о «форме трактовки» текста (то есть способе понимания), автор письма описывает ее как «вымышленную» – иными словами, он утверждает, что изложенное в «Комедии» есть вымысел, фантазия на священные темы, что противоречит не только многочисленным оговоркам в тексте поэмы, но и самой ее сути как истинного свидетельства о логике загробного мира. Следовательно, даже если письмо и подлинное (что, однако, маловероятно), то оно содержит нейтральную, приемлемую для церкви интерпретацию текста, опровергающую самоочевидную религиозную претензию поэмы.

О комедии как жанре Данте кратко говорит в De vulgari eloquentia, относя ее к слогу более низкому, чем трагедия, и утверждая, что следует «при слоге комедии брать или среднюю, а то и низкую народную речь» (II, IV). Согласно этой логике жанров, было бы трудно ожидать, что для «сакральной поэмы» будет применен «низкий» комедийный слог, однако мы знаем, что к моменту создания «Комедии» Данте отошел от многих своих взглядов и пристрастий, изложенных в его филологическом трактате.

Что понимали предшественники и современники Данте под словом «комедия»? Уже Исидор Севильский не имел четкого представления о жанре комедии, называя Горация и Ювенала поэтами новой комедии в противоположность поэтам комедии древней – Плавту и Теренцию[37]. Из этого следует, что, с одной стороны, комедия, в понимании Исидора, утратила ясную связь со сценическим искусством, но, с другой стороны, продолжала рассматриваться как низкий, сатирический жанр: и Ювенал, и Гораций – авторы небезызвестных сатир, и в этом смысле они действительно примыкают к ранним римским комедиографам (хотя современному читателю такое сравнение и покажется странным).

Наиболее ранними образцами средневековой «драматургии» являются сочинения Хротсвиты Гандерсгеймской, написанные в опровержение постыдных «Теренциевых вымыслов», как сказано в предисловии к этим благочестивым «комедиям»[38]. Из предисловия следует, что малопристойный язычник Теренций с удовольствием читался и в конце X века, что и заставило монахиню создать несколько «антикомедий», встроив рассказ о жизни святых дев в прагматическую рамку античной комедии. Хоть и не предназначенные для сцены, эти причудливые сочинения сохранили в себе театральность, «трехмерность», бессознательно воспроизведенную автором вместе с прагматикой римского комедиографа. Таким образом, сценическая рельефность текста, пусть и утратившего возможность быть зримо воплощенным актером, существовала и в раннем Средневековье, скрываясь в сохранившихся и не утративших популярность античных текстах.

В XII веке во Франции возникает жанр «элегической комедии», странным образом включивший сюжеты античной комедии в систему средневековой литературы. Структура и сюжет античного текста сохраняются, меняется лишь стихотворный размер, превратившийся в элегический дистих. Элегическая комедия окончательно теряет «осознанную» сценическую прагматику, превращаясь в комическое повествование со значительным диалогическим элементом. Существенно, что этот жанр, как и его прототип, по-прежнему воспринимался как низкий, несерьезный. Впоследствии, как считается, элегическая комедия трансформировалась в фаблио, и повествовательность поглотила последние следы «сценичности» текста.

Взгляд на трансформацию смысла комедии в средние века не приближает нас к пониманию того странного факта, что Данте назвал свою поэму «Комедией». Действительно, как принято считать, комедия утратила всякую связь со сценой, превратившись в повествование. Однако характер этого повествования по-прежнему остается комичным, низким, несерьезным. «Рельефность» текста так до конца и не сглаживается, тем самым потенциально содержа даже в несомненно известных флорентийцу текстах элегических комедий элемент театральности. Данте были известны также и античные комедии Теренция (рукописи которых должны были открываться дидаскалиями – краткими историями постановки комедий и перечнем имен задействованных в них лиц, из которых флорентиец мог сделать справедливый вывод, что античная комедия не читалась, а исполнялась).

Но, помимо этого, Данте знал и «Поэтику» Горация, из текста которой невозможно не понять, что комедия (как и трагедия) есть действие, за которым наблюдают зрители. Следовательно, комедия для Данте, а также и для всех тех, кто был знаком с «Поэтикой» Горация, ни в какой мере не могла восприниматься как статичное повествование, как исключительно письменный текст. При этом, конечно же, Данте не мог представить себе комедию на сцене. Эта двойственность представления о комедии в средние века создала странный образ текста, одновременно и «книжного», повествовательного, и многомерного, некогда требовавшего актеров и зрителей для своего восприятия. В этом смысле Данте действительно нашел верную и емкую прагматику для описания своего путешествия, вырывающегося из замкнутого кольца письменного текста на театральные подмостки воображения читателя. Но тем не менее комедия все равно оставалась низким, «плутовским» жанром, и «комедийное» повествование Средневековья так и не ушло от античного прототипа. Следовательно, в «комическом» повествовании Данте по-прежнему видел античную его основу, а значит, и не мог уравнять шуточки Теренциевых рабов и гетер с пророческой речью своей «сакральной поэмы».

С известной осторожностью я могу предложить возможное решение этого парадокса, исходя из самого текста «Комедии». Данте два раза называет свое сочинение «комедией», и два раза – «сакральной поэмой», причем комедией оно оба