Элиас Лённрот. Жизнь и творчество - Эйно Генрихович Карху

о том, что Лённрот порой сам думал стать священником, но его друг, доктор Ф. Ю. Раббе, отгово­рил его от такого шага. Не исключено, что Лённроту больше из чис­то практических соображений хотелось сменить слишком обремени­тельную должность окружного врача. Но можно допустить и то, что у Лённрота были свои представления о роли духовного пастыря и что именно это соображение являлось для него в данном случае более су­щественным.

Но пастором Лённрот не стал. И хотя среди исследователей его биографии, особенно церковных авторов, принято считать, что пос­ле начального периода «безверия» Лённрот постепенно обрел некую умиротворенность в отношениях с религией и церковью, однако при этом недостаточно учитывается, на наш взгляд, один существенный момент.

Оставаясь христианином, Лённрот неизменно был всегда озабо­чен тем, чтобы религиозное чувство не приходило в противоречие и противостояние с практической деятельностью людей, с обществен­но-культурным развитием, с сознанием социальной справедливости. По убеждению Лённрота, само религиозное чувство должно было ис­торически меняться и не могло не меняться. В связи с известной кни­гой Д. Ф. Штрауса «Жизнь Иисуса», вызвавшей общеевропейский резонанс и обширную полемику, Лённрот писал в одном из писем в 1848 г., что Библию не следует понимать слишком буквально, что в ней важна «не буква, а дух», что современное рационалистическое сознание выросло «из прежних одежд» и воспринимает библейские чудеса не дословно, а как образное иносказание и поэзию.

Добавим к этому еще несколько сугубо биографических фактов. Случилось так, что когда Лённрот летом 1849 г. обзавелся наконец семьей, женившись на Марии Пиппониус, которая была девятнадца­тью годами моложе его, выяснилось, что по своим религиозным убе­ждениям она была пиетисткой. Это была старательная, трудолюби­вая, хозяйственная молодая женщина, но в своем строгом благочес­тии не склонная ни к веселому смеху, ни к шуткам, ни к юмору. Лён­нрот мирно ладил с нею в семье, не стеснял ее религиозных чувств, но на пиетистские собрания посоветовал ей не ходить, опасаясь воз­можных последствий слишком экзальтированных коллективных бо­гослужений.

И еще одна любопытная биографическая деталь, связанная с пи­етизмом, хотя и не столь серьезным образом. В 1861 г. Лённрот в ка­честве председателя Общества финской литературы произнес речь и закончил ее следующими словами, в которых была и шутка, и нечто более существенное. «Пиетистских проповедников, — сказал в за­ключение Лённрот, — часто упрекают за то, что они годами могут чи­тать одну и ту же проповедь о вере и праведном пути, считая это са­мым важным для обретения вечности небесной. У меня же своя одна-единственная проповедь — о финском языке и литературе, ибо не знаю ничего более важного для земной будущности Финляндии».

В этом весь Лённрот — и с его земными заботами, и с его христи­анскими этическими идеалами.

Аналогичным было и отношение Лённрота к православию и к православным священнослужителям — житейские и социальные во­просы не заслонялись в его сознании неким безусловным благочес­тием и почитанием. Сама святость церковных святых иногда стави­лась Лённротом под сомнение. В феврале 1837 г. он был в Керети и прослышал о мощах святого Варлаама в местной церкви. «Рассказы­вают, что этот Варлаам, совершив какой-то тяжкий грех — убийство, ограбление или что-то подобное, сделался набожным и впоследствии слыл как святой <...> Ныне Варлаам стал настолько известным, что когда три года назад архангельский архиерей захотел посмотреть на его мощи, он был так потрясен, что чуть не лишился чувств. Но сама память о Варлааме безнравственна».

Тем более Лённрот мог относиться критически к священнослу­жителям, когда дело касалось непосредственно народной жизни, ко­торую он пристально наблюдал. Побывав в апреле 1835 г. в карель­ском селе Ругозере, Лённрот сделал в дневнике следующую запись: «Несколько лет назад священников в России наделяли землей. Но из них редко кто годился в хлебопашцы, а наемная сила обходится до­рого — плата за работника сто рублей в год. Поэтому они отдают зе­млю в аренду и за это получают третью часть урожая. Когда попов на­делили землей, им отводили лучшие поля и луга, не спрашивая сог­ласия тех, кто раньше обрабатывал эти угодья. Из-за этого в ряде мест некогда богатые крестьяне обеднели. Но у них нет прав жало­ваться на несправедливое отношение к ним, ведь вся земля принад­лежит царю, а за ними закрепляется лишь право на возделывание зе­мли, но не на владение ею».

В отдаленные карельские деревни редко наведывались и граждан­ские чиновники, из которых Лённрот упоминал исправника, в чьи обя­занности входило взимание податей и разрешение судебных тяжб. Не без удивления Лённрот сообщал об особенностях налоговой системы у соседей — о подушной подати, взимавшейся по числу мужчин в каж­дом крестьянском подворье, включая младенцев, стариков и даже усопших, поскольку ревизские списки составлялись раз в двадцать лет, а за столь продолжительное время многое в реальной жизни менялось.

Внимание Лённрота привлекло и то, что чиновники во время сво­их служебных поездок жили за счет местного населения. «Крестьяне обязаны бесплатно перевозить их, а также всю их свиту, сколько бы их ни было <...> Вообще-то в народе недовольны этим поведением должностных лиц —не знаю, законным или незаконным, — крестья­не завидуют иному положению крестьян у нас, где не приходится бесплатно кормить и возить чиновников».

В своих наблюдениях и записках Лённрот довольно часто касался существенных, с его точки зрения, различий хозяйственного уклада финского крестьянства, с одной стороны, и российско-карельского, вепсского и севернорусского, с другой. Отсюда Лённрот во многом выводил и различия в складе национального характера у представи­телей соответствующих народов и этнических групп. Поскольку Лён­нрот придавал данному кругу вопросов весьма важное значение, ос­тановимся на этом подробнее.

Одна из основных идей, проходящих в наблюдениях и рассужде­ниях Лённрота, состоит в том, что финнов он считал более земле­дельческим и скотоводческим народом по сравнению с восточными соседями, среди которых относительно большое место занимали охота, рыболовство и отхожие промыслы (наряду с менее развитым хлебопашеством и скотоводством). Замечал Лённрот и отличия в зе­млепользовании: в России было общинное землепользование, кре­стьянин не имел постоянного участка земли в личной собственности, происходили периодические земельные переделы. Кроме того, в юж­ной части европейского Севера (в районе Вытегры, Лодейного Поля) Лённрот столкнулся с крепостничеством.

Севернокарельскому быту были присущи свои отличия. В волос­ти Вуоккиниеми Беломорской Карелии Лённрот наблюдал коробейничество, и его поразил сам масштаб этого явления. Вот как это опи­сано в его путевых заметках 1833 г.:

«В Кивиярви я нашел верховую лошадь до Вуоккиниеми,