Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

и определение направления) герой-повествователь. Гибридный тип повествования – от первого лица, иногда под псевдонимом, иногда от своего имени.

В начале своего существования журнал «Юность» с прозой Ванды Василевской, Вадима Кожевникова, Евгения Пермяка и Семена Бабаевского ничем не отличается от других советских изданий, разве что форматом и пестро раскрашенной обложкой; февральский номер 1956-го открывает передовица Всеволода Кочетова «Дорогой побед». Изредка промелькнут имена Евгения Евтушенко и Роберта Рождественского. Вкрапления новых голосов встречались не так часто, но именно эти авторы разъедали соцреалистическую субстанцию. Первыми стали «Хроники времен Виктора Подгурского. Записки молодого человека» 21-летнего Анатолия Гладилина. За ними последовали «Коллеги» и рассказы его ровесника, на три года постарше, но из того же поколения, Василия Аксенова. Рядом – «Продолжение легенды» молодого Анатолия Кузнецова, повесть в эпистолярной форме В. Краковского «Письма Саши Бунина». Внутренние монологи героев определили повествовательную форму аксеновского «Звездного билета». От первого и очень определенного лица писал рассказы о детстве и взрослении Фазиль Искандер. Все эти повести и рассказы молодых авторов «Юности» (составивших свой круг, свою дружескую компанию) не то чтобы противостояли – но уж точно не совпадали с правилами соцреализма с его установкой на «состроенный», вспомним Померанцева, роман. Пришла проза с опорой на малые жанры, включая интимные формы письма – записки, дневники, письма. Об Аксенове писали, что он вставляет в прозу куски своей жизни, – это можно было сказать о многих из его поколения: автобиографизм на взлете. Опыта нет, а автобиографизм (эгоизм, самовлюбленность и т. д.) – есть, в этом тоже их упрекали «старшие товарищи» по литературе.

Слияние героя и автора прочитывалось и в прозе, и тем более в лирической поэзии. Строки Евгения Евтушенко «Постель была расстелена, и ты была растеряна» читались как отражение непосредственного опыта Евгения и его девушки. Молодежь из публики задавала прямые и непосредственные вопросы Евтушенко: а как быть и что делать в той или иной ситуации? Допустим, если постель уже расстелена? Лирический герой становился псевдонимом автора с ориентацией на устное слово, жаргонизмами, ироничностью, открытостью, раскрепощающей игрой. А проза, полная авторского лукавства и самоиронии, самим своим стилем противостояла ортодоксальности, вытесняла серость, появлявшуюся на страницах «Юности» в виде неизбежного наполнителя.

И да – двухтомную антологию «Юности» за десятилетие открывал Василий Аксенов, а дальше по алфавиту – Аркадий Арканов, Василь Быков, Анатолий Гладилин, Фридрих Горенштейн, Григорий Горин, Евгений Евтушенко, Фазиль Искандер, Анатолий Кузнецов, Анатолий Приставкин… Можно сказать, основали и упрочили исповедальную прозу. Их вклад был решающим в репутации журнала.

Редакторская идея Валентина Катаева – молодые о молодых для молодых, – несмотря на то, что уже в 1961-м его сменил Борис Полевой, была продолжена и реализована и в формах гибридно-автобиографического письма, блестящие образцы которого дал сам Катаев со своей поздней «мовистской» прозе, которую печатал «Новый мир». Особый вопрос – доля вымысла в том гибридном жанре, который можно назвать автобиофикшн. В случае Аксенова эта доля была выше (в сравнении с Гладилиным, например), но его автобиографизм поддерживался особым стилем, полным какого-то даже аристократического артистизма. Аксенов вышел к самому себе, к обнаружению этого голоса-стиля после «Коллег» так или иначе по еще продолжавших традиционную советскую «молодежную» прозу. Уже в «Звездном билете» интонация меняется: «Я человек лояльный. Когда вижу красный сигнал “стойте”, стою. И иду только, когда увижу зеленый сигнал “идите”. Другое дело – мой младший брат, Димка всегда бежит на красный сигнал». Ракурсом от первого лица в сторону «младшего брата», который всегда бежит на красный, высвечивалось лицо автора.

Устанавливался особый интонационный контакт с читателем как приятелем из той же компании, того же поколения. А дальше – взрослел автор, взрослел герой, и вместе с ними взрослел читатель.

2. Тактика и стратегия

В стенограмме кремлевской встречи 24 декабря 1962 года «Заседание идеологической комиссии ЦК КПСС с участием молодых писателей, художников, композиторов, творческих работников кино и театров Москвы» читаем: «Партия оказала нам доверие, она хочет услышать наши раздумья, наши внутренние сомнения» (Евгений Евтушенко), «…чтобы отцы не думали, что у нас в карманах камни, а знали, что у нас чистые руки» (Василий Аксенов), «…в атмосфере искренности и доверия… У меня нет ничего, кроме моего народа» (Белла Ахмадулина)[196]. Шестидесятники учились – при всей «искренности» – не только эзопову языку, при помощи которого они и дальше преодолевали ограничения, заключая с читателем негласный договор понимания между строк. Они обучались в лучшем случае лукавству, в худшем – неискренности и конформизму. Уроки были открытыми – встреча у Ильичева состоялась между встречами с Хрущевым 17 декабря 1962 года (после Манежа) и начала марта 1963-го. По датам видно, как стремительно поднимался поколенческий литературный лифт на кремлевский этаж – прошло всего несколько лет с начала публикаций в «Юности». И можно представить силу неприязни, с которой наблюдали за этими «выскочками» литературные функционеры.

Одновременно с исповедальной прозой молодые тогда персонажи литературной сцены писали письма родным и близким, делали записи в дневниках и записных книжках. Сквозь интимные документы автобиографические следы проступают точнее и сильнее, чем в лукавой автобиофикшн.

Например, в переписке Василия Аксенова с матерью.

Сохранилась записка Евгении Семеновны Гинзбург еще 1949 года, отправленная сыну из магаданской тюрьмы. Следующее из сохранившихся письмо датировано уже 1957 годом, 11 мая (из того же Магадана, но с поселения), – с вопросом, свидетельствующим о литературных интересах обоих: «Следишь ли ты за толстыми журналами?» На литературные занятия сына мать никак не откликается, настойчиво беспокоится о медицинских, но возникают и литературные: «Ты спрашиваешь, продолжаю ли я свои писания. В том-то и дело, что никак не могу избавиться от этой пагубной страстишки. Ей отдаю редкие минуты вдохновения и прилива творческой энергии. Недавно закончил рассказ “Механик с «Гамлета»”. Основан на жизненном материале – ленинградских портовых впечатлениях. О. П. посоветовала послать его в журнал “Дон”»[197]. Медицинская тема уходит из переписки постепенно, вытесняясь литературными заботами, хотя богатая лагерным знанием и опытом Евгения Семеновна, соединившая в лагере свою жизнь с врачом, мечтает видеть сына во врачебной профессии: «Конечно, надо держать линию на аспирантуру. Литературным занятиям это ничуть не помешает, наоборот, будет давать важный жизненный материал» (17 июня 1958 года)[198].

Аксенов обескуражен литературными неудачами с рассказом – но «задумал повесть» (15 сентября 1958 года)[199]. Под влиянием редакционных отзывов из журнала «Дон» он «готов кастрировать свой рассказик, если он в этом виде подойдет» (март 1959 года)[200]. Но в том же марте Аксенов воспрял духом – после звонка Мэри Лазаревны Озеровой, заведующей отделом прозы в «Юности»: «попросила принести мою фотокарточку» к публикации. Литературная тропа расширяется – «Да неужели это сбудется? Никак не