Данте Алигьери и театр судьбы - Кирилл Викторович Сергеев

пики, чтобы достичь некоей реальной географической точки, с другой же стороны, он движется в метафорическом пространстве, где элементы пейзажа – всего лишь символы, ключи, открывающие человеку путь «внутрь себя».

Если присмотреться к первому, «физическому» путешествию, мы обнаружим в нем нечто от утопических миров европейского воображения. Но «утопия» эта интеллектуальная, а не социальная. Шамбала – сокрытое от людей царство, где сохраняется в первозданной чистоте тайное учение, переданное Буддой Сукандре – первому царю Шамбалы. Практикующие определенную психотехнику и соблюдающие особые ритуалы люди могут найти дорогу в это скрытое царство, чтобы приобщиться к совершенному учению и найти кратчайший путь к спасению. По текстам достаточно подробно известна топография Шамбалы, ее законы и обычаи. Царство это – обиталище просветленных, цель которых – постоянное самосовершенствование и накопление «духовного опыта», своего рода «неприкосновенного запаса», к которому могут обратиться люди внешнего мира в тяжелый момент. Но основное отличие этой центральноазиатской утопии от европейских аналогов – ее реальность, достижимость ее пределов любым, кто обладает достаточной волей к спасению. Для тибетцев Шамбала – объект реальной географии, она нанесена на карту, уловлена в сети географических координат, путь к ней рассекречен множеством путеводителей для причудливых паломников духовного опыта.

Существовал особый род книг – «путеводители» к Шамбале[28]. До наших дней их сохранилось довольно много, хотя ранние тексты почти все утеряны. Наиболее авторитетным считается путеводитель, созданный Третьим Панчен Ламой на основе текста, переведенного Таранатхой с санскритского оригинала в начале XVII века. Путеводитель открывается диалогом между Авалокитешварой и архатами, стремящимися узнать путь совершенного учения. В ответ на их просьбу бодхисатгва рассказывает им о Калапе – столице некой страны, чьи обитатели обладают таким знанием и могут передать его путешественнику, отважившемуся на далекое и опасное странствие. Далее следует очень подробное описание пути и ряда ритуальных действий, которые необходимо выполнять, дабы умилостивить множество божеств и духов, встречаемых в страшных областях, преграждающих путь к скрытой стране.

Тибетское образное мышление неотделимо от ландшафта, оно цепко держится за его элементы, создавая первичные метафоры мыслительного путешествия. Путешествуя по мирам путеводных книг, зритель ощущает себя первооткрывателем и испытателем мира. Описания слишком натуралистичны, даже неуверенный читатель невольно ощущает под ногами каменистую тропу. Эта ландшафтность странным образом сближает магический реализм тибетских дорожников с хвойной геологией первых песен «Комедии». Перед нами естествоиспытатели, бегло исчерчивающие листы дневниковыми записями своих наблюдений. Задолго до венецианского скитальца они уже объездили мир и придали своим словам ароматы индийских благовоний и легкость китайского шелка. Тибетские систематики небывалого весело подмигивают тосканскому страннику.

Однако это «физическое» путешествие в Шамбалу, помимо своей географической праздничности, имеет еще одну особенность: прежде всего оно – «вынужденное», «подневольное» странствие. Шамбала – источник внутреннего знания и опыта, накопленного в ином мире для помощи слабому человеческому разуму в момент кризиса. Путешествующий движется не столько по своей прихоти, подталкиваемый желанием индивидуального спасения, сколько понуждаемый социальной необходимостью интеллектуальной поддержки уже существующего опыта. Два мира – словно сообщающиеся сосуды, в которых циркулирует коллективный опыт мышления, «распределенный разум». Но, чтобы возникло это взаимопроникновение, требуется индивидуальное усилие человека, способного пройти посланцем в иной мир. Под этим понимается не «высший мир» или мир загробный, но в прямом смысле иной, отличный от нашего мир.

Точную аналогию такой конструкции можно найти в «Персиковом источнике» Тао Юань-мина, китайского поэта IV века[29]. Рыбак, странствуя по реке, оказывается в незнакомом ему месте и наконец, достигая истока, видит персиковую рощу и источник, бьющий из скалы. В скале он различает пещеру, и, войдя в нее, попадает в долину, где встречает счастливых людей, живущих тихой блаженной жизнью. От них он узнает, что их предки много веков назад скрылись здесь от смуты и сохранили чистоту и безыскусность простой жизни. Вернувшись в привычный мир, рыбак нарушает слово, данное людям персикового источника, и рассказывает правителю о виденном им чуде. Тот посылает с рыбаком солдат, но рыбак не узнает оставленных им следов и теряет дорогу к источнику.

Обитатели персикового источника нашли спокойствие, скрываясь от объявшей человеческий мир смуты; их уход был вынужденным, и они обрели искомое. Рыбак же проник в их мир случайно, без нужды, и потому скрытый мир для него оказался недоступен. В Тибете существует множество подобных легенд про случайных странников, достигших «секретных долин», но не способных вновь найти к ним дорогу. Смысл этих преданий о «ритуальной ошибке» прост: путешествие за знанием успешно только в том случае, если это знание жизненно необходимо. У Ибн Сины и Санаи путешествие в себя – акт свободы воли, результат добровольного выбора. Данте же, подобно тибетским странникам, был движим необходимостью. Перед нами приоткрылась завеса, однако же еще не время отбросить ее.

Мы присмотрелись к тибетским землепроходцам неведомого, листая их карты и дорожники. Но иногда в этих текстах сквозь первичные географические метафоры проглядывают контуры иного, символического пространства. «Физическое» путешествие, ландшафт, сложная система координат оказываются всего лишь простейшей, но исключительно мощной метафорой незримого внутреннего путешествия в области собственного сознания. В некоторых путеводителях к Шамбале на глазах удивленного читателя происходит трансформация реального мира в символические образы, в странный иероглифический код, и то, что возникало как очертания гор и линии рек, внезапно преобразуется в причудливый орнамент, затем – в мистические фигуры, чтобы в конце превратиться в текст на неведомом наречии, рассказывающий о странствиях человека в поисках самого себя.

Шамбала существует для тибетцев, если так можно выразиться, на стыке микрокосма и макрокосма – начиная физическое странствие к неведомым северным пределам, путник в какой-то момент осознает, что движется уже не в реальном мире, преодолевая зримые преграды, но путешествует силой своего воображения по символическим областям своего сознания, перебирая, словно четки, заученные символы этих областей. Существует предание о том, как индийский йогин Дзилупа, узнав о существовании скрытой страны совершенного учения, отправился на ее поиски. Высоко в горах он встретил старца, спросившего странника о цели его путешествия. Странник ответил, что ищет совершенное учение Шамбалы. Тогда старик сказал ему, что путь туда долог и опасен, а знание, если странник его действительно ищет, можно обрести и здесь. В этот момент Дзилупа понял, что в обличии старика перед ним предстал Манджушри. Бодхисаттва открыл йогину секретное учение, после чего тот возвратился в Индию. Согласно другой легенде, некий юноша отправился на поиски Шамбалы, шел много дней и наконец встретил в горах старца. Тот, узнав о цели путешествия, ответил юноше, что нет нужды путешествовать так далеко, ибо Шамбала – в его сознании[30].

Подобно