Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

народа обиделся на весь еврейский народ. (Хотя русский народ этого ему не поручал.) И много чего по этому поводу написал. А Войнович? Войнович обиделся на реакцию, о чем свидетельствуют его ответы на письма Е. Ц. и Л. К. Чуковских, приведенные в книге.

11

Комментируя выступление Войновича на презентации книги в петербургском Quo Vadis? П. Краснов ехидно замечает: «…нечасто писатель такого масштаба, как Владимир Войнович, тратит столько драгоценного времени – и своего, и чужого, – чтобы всего лишь признаться в нелюбви к коллеге»[80]. Никак не соглашусь с этим утверждением: такие понятия, как любовь или нелюбовь не двинут пера без существенных причин. (Да и для нелюбви должны быть существенные причины – она не возникает сама по себе.) Причина въедливого внимания (и спора – с явным принижением противника) коренится глубже сугубо личных эмоций, от нелюбви до зависти, которые инкриминируются Войновичу противной стороной.

Между тем и «Москва 2042», и последнее сочинение были выражением глубоких и накопленных (накапливающихся) этических, эстетических, идеологических систем (платформ), представлений (концепций).

Солженицын не принимал и не принимает либеральную идеологию и культуру. С самого начала своей литературной деятельности он, если и связывал себя (или лучше сказать, с собой) кого бы то ни было, то это были деревенщики. Но в 1960-х годах деревенской прозой и Аэропорт (литераторы, обитатели кооператиных домов в округе метро «Аэропорт») увлекался, и Белов – Астафьев – Распутин – Можаев и т. д. либеральной публикой были встречены с надеждой и радостью. Разочарование наступало постепенно – и вылилось в ряд литературных конфликтов (и даже скандалов), о которых, я думаю, профессионалы прекрасно помнят. Тогда, в 1960-е, Солженицына своим считали и деревенщики, и либералы. Но шло время, менялось лицо (и очень круто) иных деревенщиков, пошли расколы внутри них, а не только внутри либералов. И, как правило, камнем преткновения было сугубо свое понимание русского, русской идеи, всего комплекса «патриотизма». В конце концов – это можно ясно видеть и сегодня – значительная часть деревенщиков соединилась с официальными писателями-«патриотами» – и тем самым восстановила против себя либералов. Кстати, еврейский вопрос здесь был не из последних – я имею в виду характер размежевания.

Солженицын как знаковая фигура оказался в результате «под подозрением» и у тех и у других. Для «патриотов» он был чересчур свободен и либерален – для либералов чересчур зациклен на русском. Сам Солженицын с «патриотами» отношений не выяснял – да, высказался по поводу Чалмаева, но по поводу развития «патриотизма» в сторону ксенофобии и изоляционизма предпочел молчание. «Патриоты», тем не менее, отнеслись к Солженицыну, его возвращению сначала в печати («Как нам обустроить Россию»), а потом и личному, прохладно. Однако дальнейшие выступления, интервью, в том числе и теле-, не говоря уже о книге «Двести лет вместе», укрепляли «патриотов» в ощущении нарастающей близости к идеям Солженицына – да и последние премии фонда Солженицына – и В. Распутину, и Л. Бородину, и особенно А. Панарину с его антиглобализмом – дали им серьезные основания считать Солженицына «своим». Что же касается либералов, то все, кто от них откалывался (например, Л. Сараскина), считались потерянными, а ведь уходили они в сторону именно Солженицына.

Так что ехидная ирония «Коммерсанта», пафосный гнев «Московского комсомольца», диагноз во «Времени МН» А. Латыниной («…неужели… пустяка и достаточно для того, чтобы воспламениться неусыпной и деятельной жаждой мести?», вопрос риторический) – все это бьет мимо цели.

Собственно говоря, движительной силой войновичского пера и была энергия противодействия и противостояния – не столько Солженицыну, его мифу, сколько всему тому, что себя с этим мифом/знаком/фигурой связывает.

12

Давно известна вполне тривиальная истина: если кто-то пишет чей-то словесный портрет, особенно если портрет негативный, то автор бессознательно сам себя проявляет, а значит, и изображает. В принципе, перед читателем возникает двойное изображение – портрет с автопортретом. И – двойной миф. И читатель, естественно, вольно или невольно начинает сравнивать.

В чью пользу?

Прежде, чем отвечать на этот вопрос, попытаемся выделить акцентируемые автором – свои собственные черты. Как себя, выражаясь омерзительным современным языком, Войнович позиционирует? И как позиционирует он Солженицына? Разобьем качества, во многом оппозиционные, в две колонки:

Войнович

Наивный, простодушный: «Конечно, я слушал это (Саца. – Н. И.) развесив уши» (11); «Я был человек провинциальный, молодой и непуганый» (22); «…я не совсем понимал, что их так уж беспокоит в моих писаниях» (22).

Нерасчетливый: «Сам я уже разбаловался, к родителям предпочитал ездить в купейном вагоне, а яйца покупал, какие попадались» (30).

Ксенофобия – толерантность, религиозный фундаментализм – похвальная светскость, высокомерие – участливость, идеологическая ограниченность – широта мировоззрения…

И так далее. Продолжать «сопоставления», вернее, противопоставления по тексту книги Войновича между героем и автором можно довольно долго; и, собственно, ни в чем, кроме писательства и отношения к советской власти, они не совпадают. Но если в «портрете на фоне мифа» темные краски все сгущаются и сгущаются, то автопортрет на фоне портрета все высветляется и высветляется. И это, конечно, самая уязвимая, болевая точка всего произведения. Ведь для того, чтобы прозаику написать всю правду о другом прозаике, хорошо бы… Впрочем, не буду я дописывать эту фразу, потому что это «хорошо бы» – никогда не осуществимая утопия.

Писатели не обязаны любить друг друга.

Писатели не обязаны быть объективными.

Писатели вообще ничего никому не обязаны, кроме одного: писать так, чтобы их было интересно читать.

13

Интересно ли читать книгу Войновича?

В первой части.

Дальше интерес падает, возникает ощущение, что Войнович добирает и добирает аргументы, а в общем-то все понятно, что он хотел сказать.

14

Интересно ли читать мемуары Солженицына?

Интересно.

Потому что, кроме оценок и размышлений, подчас раздражающих, много новых и новых фактов. Интересно – я хочу сказать – и как информация.

В том числе – и о такой уникальной личности, совершенно непонятно как оставшейся в живых, несмотря на все «ожидания» врагов (и просто недоброжелателей).

Кстати, несмотря на все преувеличения и передержки Солженицына…

Несмотря на его несправедливость по отношению ко многим людям в его жизни…

Читать – и даже перечитывать его мемуары интересно и очень поучительно.

15

Отрицательное обаяние. Есть такой термин в артистической среде.

И у мемуаров Солженицына – наряду с положительным есть и отрицательное обаяние.

Но обаяние.

16

Характер у Войновича такой, что слова, сказанного против себя, он без ответа не оставляет.

Когда в «Московских новостях» появилась «критика критики мифа», он не удержался и ответил – хлестко, но аргументированно – на слова «критиков» своего сочинения.

Вырисовывается вот какая цепочка:

• Войнович написал «Москва 2042»;

• Е. Ц. и Л. К. Чуковская ответили;

• Солженицын