Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

общества (и ее обслуживающий персонал вроде западных журналистов)[78]. Спасительный для России путь – по Солженицыну – это путь самоограничения и патриотизма. Защиты русских – даже при условии потери какого-нибудь азиатского там «подбрюшья». Национализм Солженицына, правда, особый, не агрессивно-расширительный, не наступательный, в том числе и территориально. И ведь Солженицын, свои идеи проповедуя, всегда тщательно оговаривается, чтобы не нарушать определенную границу (поэтому и определение национализм по отношению к нему я беру в кавычки). Какой уж там национализм, если он репрессированные советской властью народы под защиту берет. Правда, до определенного предела, и со своим выбором.

Солженицын – писатель в последние десятилетия умозрительный, российскую действительность и русский народ знающий не близко, не изо дня в день, а проездом по стране. А так, проездом, – мало что узнаешь.

Он писатель теперь книжный. (Впрочем, Войнович – тоже.)

И именно поэтому, в силу того, что его убежденность не корректируется реальностью, а возгоняется и укрепляется неустанной умственной деятельностью, чем дальше, тем больше идеи, высказанные Солженицыным, становятся навязчивыми, и иной читатель способен вычитать из его национализма с оговорками, например, свой безоговорочный национализм. А из его книги «Двести лет вместе» – подтверждение своим идеям о извечной неблагодарности «евреев».

И здесь я немножечко отступлю от книги Войновича – из-за последней книги Солженицына.

7

Трудно говорить о книге, которая еще не закончена. Но в контексте данной темы мне это представляется неизбежным. Александр Исаевич Солженицын представил читателю пока что еще первый том из своего исследования, посвященного, как он пишет в авторском предисловии, «вопросу русско-еврейских взаимоотношений». Объемом исторического времени взят век по преимуществу XIX – с ухватом XX по предреволюционную эпоху. Я не историк, и мне трудно, да и незачем, судить об исторической достоверности всех приводимых Солженицыным фактов и точности его аргументов. Но я так же, как и другие читатели, имею определенное представление о тексте и о контексте – том, в каком появилась эта книга.

Остаюсь при твердом убеждении, что художник по преимуществу, – а Солженицын именно художником по складу своего дарования и является, – лучше всего проявляет себя и достигает поставленной цели именно в художественной работе. Но не таков Солженицын – он хочет писать (и пишет) и литературную критику (смотри его «Литературную коллекцию»), и общественные проекты («Как нам обустроить Россию»), и исторические исследования. Но он не критик, не специалист по общественному устройству и не историк. Поэтому все его ответвления от главной его работы, от центрального ствола говорят, прежде всего, о его неудовлетворенности тем, что он делает как художник и о стремлении расширить рамки своего влияния.

Русско-еврейская тема, безусловно, относится к одной из сложнейших. Каждый решает ее по-своему. Кто на личном опыте и при помощи опыта христианского – ведь для Бога «несть ни еллина, ни иудея»; кто на бумаге. И вот на бумаге-то в последние годы, даже полтора десятилетия, навысказывались очень даже активно. При том не могу согласиться с Солженицыным, что укоры были «о вине русских перед евреями». Вот тут очень осмотрительный автор почему-то не дал никакой сноски: кто, где, когда писал «об извечной испорченности русского народа» по еврейскому вопросу? С другой же стороны, «кто из русских об этой взаимной проблеме писал – то большей частью запальчиво». Но если ежемесячный поток антисемитской пропаганды в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», в газетках и листках типа «Русский порядок», продаваемых везде, включая самый центр Москвы, считать «запальчивым» и «односторонним», – то это значит проявлять не свойственную в иных ситуациях Солженицыну странную снисходительность. «Не скажешь, что не хватает публицистов», – резонно пишет Солженицын, и сразу ждешь перечисления печально известных имен. Но нет: «…особенно у российских евреев их намного, намного больше, чем у русских». Помилуйте, кто считал? Кто отделял?

Так, с самого начала солженицынской книги, увы, теряется надежда на то, что автор – цитирую – «объемно и равновесно, обоесторонне осветит нам этот каленый клин». Клин получается комом: с первой страницы заявлено, что у еврейских публицистов дела обстоят успешнее; это значит, что исправлять историю Солженицын берется с другой стороны.

Скажу прямо: разделение самих пишущих на эту тему (как и на любые другие) по этническому признаку уже кажется мне достаточно натужным. Что, на исторический анализ кровь сдавать – перед тем, как прикасаться?

Но вернемся к сути вопроса.

Совершенно не понятна и не аргументирована ничем сама точка отсчета исторических отношений – 1795 год. Но дело не в этом. Дело в монтаже материалов и высказываний. То, что Солженицын любит исторический монтаж, известно и по «Красному колесу», откуда и проистекла, кстати, данная книга. Так вот, по солженицынскому монтажу получается, что евреи русским 200 лет только и делали, что вредили. А русские дураки 200 лет их уговаривали, освобождали, всячески старались помочь, за что им евреи платили черной неблагодарностью и предательством. Евреи искали, где лучше, а русские старались им в этом помочь. А если не старались – все равно оставались в дураках.

Евреи по Солженицыну – естественные и вечные враги русского народа и русского государства (эти две категории, кстати, в книге почти не разделены). Начиная с хазар, – они хотят русскую территорию; а русские отвечают им гордо и непримиримо, как Владимир, выбравший веру: «И вы, наказываемые Богом, дерзаете учить других?» Евреи, по Солженицыну, только и знают, что преследуют свою выгоду, распространяются для торговли по всей русской земле, спаивают доверчивый русский народ. Еврей – хозяин шинка, винокур, адвокат – обирает и уничтожает. Посему те примеры антиеврейских выступлений, которые обильно приводит в своей книге Солженицын, выглядят на непросвещенный взгляд чуть ли не оправданными. Это как бы реакция защиты здорового организма – уничтожать зловредных паразитов, поселившихся на своем теле. Потому что солженицынские евреи – это те, кто в переносном смысле, но обескровливают русский народ. И вообще они все века как-то так ловко устраиваются, что русские попадают в зависимость и подчинение.

Солженицын сводит авторскую речь к минимуму. Авторский стиль сух и сдержан, солженицынских фирменных меточек совсем мало. Но и они, как редко рассыпанные перлы, производят сильное впечатление: «Пока народное мнение не найдет себе ясного пера – оно бывает гул неразборчивый, и хуже угрозно» (6)[79]. Солженицын попытался «гул неразборчивый» перевести на ясный язык исследования, но, поскольку еврейская тема им рассмотрена не со стороны взаимодействия с русской, а как подавляюще и вызывающе национально-эгоистичная, то перевод получается соответствующий. Солженицын упорно перечисляет, например, те преимущества, которые получало еврейское население в России, и даже черту оседлости рассматривает, скажем так, неоднозначно, и все возрастающий процент (квоту) еврейских детей в русских школах. И – неблагодарность еврейского племени русским царям, которые, оказывается,