Страшное: Поэтика триллера - Дмитрий Львович Быков

из самых демонических чтений, которые я могу предложить: все-таки 1932 год. Карлсон — не просто воображаемый друг, потому что воображаемый друг обычно нам равен. А Карлсон — летающая сущность, наделенная сверхспособностями. Кстати, можете себе представить, как прекрасна была бы картина Врубеля «Карлсон летящий» или «Карлсон поверженный» — две ножки в полосатых носках торчат из мусорной кучи.

Да, мир населен не только нами. И понятное дело, что первыми такими сущностями в истории человеческого сознания являются ангелы, демоны, боги, бесы, невидимые помощники, те, кого в обэриутском кругу принято было называть вестниками. Я думаю, что в познании этих сущностей дальше всего продвинулись близкие к обэриутам философы Липавский и Друскин, два мыслителя, занимавшиеся философскими обоснованиями хармсовских интуиций. Хармс писал подробные отчеты — «О том, как меня посетили вестники». Вестники — это гонцы между мирами. Хармс, как полусумасшедший или человек с очень тонким душевным аппаратом, называйте как хотите, — лучше других эти сущности улавливал. Это не обязательно могущественные существа. Очень часто это просто медиаторы, посредники между нашим миром и миром незримых сущностей. Просто готическое мировоззрение предполагает в этих сущностях не помощников, не друзей человека — и вообще готическое мировоззрение исходит из того, что невидимый мир страшнее видимого, что наше земное бытование по сравнению со смертью вполне себе подарок. Готика — это метафизический пессимизм.

Жизнь — это место, где жить нельзя:

Еврейский квартал! —

читаем мы у Цветаевой. Именно отсюда, кстати, сложная и богатая метафизика еврейства: еврей — тоже чужой, представитель тех не совсем людей, которыми населен наш мир. Антисемитизм в основе своей имеет не брезгливость, не высокомерие, не презрение, но страх. Кровавый навет — мифологическая конструкция, допускающая применение евреями крови христианских младенцев в оккультных целях, — легенда не менее готическая, чем вампиризм. У Горького на эту тему написан гениальный рассказ «Каин и Артем». Для многих это в самом деле мощный шок — что мир населен не только нами, но и евреями. А евреи не совсем мы.

Итак, первые герои готики - незримые сущности. А дальше?

— Зомби?

— Почти в точку. Зомби — это кто?

— Мертвецы.

— Молодцы. Мы говорили с вами о том, что в основе готики лежит инверсия, измена вещи. Вещь оказывается не тем, что мы от нее ждали. Невозможно представить более наглядную инверсию, чем оживший покойник. Поэтому следующая инверсия, следующий герой готики — это оживший мертвец. Мы понимаем в принципе, что оживший покойник несет нам угрозу. Любопытно, что в традиционных фольклорах, фольклорах оседлых народов оживший мертвец вызывает ужас именно потому, что это инверсия, отклонение от нормы, нарушение традиционного порядка вещей. А кем является оживший мертвец в фольклорах народов кочевых или молодых?

— Духом-покровителем.

— Совершенно точно, другом. Исследования цыганского фольклора показывают, что большинство ценностей оседлого народа противоположно ценностям народа кочевого. Народ кочевой живет в этически подвижном мире: новизна вызывает не ужас, не опасение, но приятие и оптимизм. Любопытно, что воскресший покойник, например, у американцев, у нации сравнительно молодой, очень часто является другом. В одном американском триллере трусливому мальчику помогает его дедушка, участник гражданской войны. Вообще Хэллоуин, когда вылезает всякая нечисть, — это праздник, кутеж, гулянка, поэтому его так и ненавидят российские традиционалисты. А вот в России воскрешение мертвых почти всегда вызывает панику. Надо быть очень большим традиционалистом в Америке — например, Стивеном Кингом, — чтобы в ожившем мертвеце видеть врага, как в «Кладбище домашних животных». Там мораль: ни в коем случае не оживляйте мертвых, потому что этим вы впускаете в мир перверсию. А так-то в большинстве хэллоуинских историй визит покойника скорее в радость, а у латиноамериканцев — в «Восставшей Мексике» Эйзенштейна целый эпизод этому отдан — вообще существует праздник смерти, «День мертвых», 1-2 ноября. Мексиканский карнавал смерти имеет в основе память о двух конкистах, двух завоеваниях. Смерть — действительно повод для карнавала, потому что для коренного населения это единственная форма побега и протеста. Смерть — это возвращение к себе настоящему. Поэтому мексиканский карнавал смерти, которым Эйзенштейн предполагал закончить «Восставшую Мексику», это в известном смысле протест наций, загнанных под иго. Покойник является помощником и поддерживающей, покровительствующей силой или для молодых наций, или для кочевых наций, или для наций, чье состояние так или иначе является результатом насилия, перверсии, колонизации.

Есть еще особый отряд монстров — это выродки, условно говоря. Это еще одна категория персонажей, вызывающая ужас: в древнем Риме безумцев называли varias — другие, не такие, как мы, существующие в иной логике. Кстати, я должен признаться, что ничего так не боялся в детстве, как инвалидов, ДЦПшников, колясочников, людей с синдромом Дауна. Наверное, у меня было очень консервативное в этом смысле детство и очень консервативное мироощущение. Меня радует и восхищает инвалид, преодолевающий болезнь, но сама по себе болезнь ужасает. Я понимаю, что по нынешним временам это рискованное признание. Но ведь и у Кинга носителем ужасного иногда является смертельно больной, как в том же «Кладбище домашних животных» сестра Рэйчел — изуродованная болезнью Зельда, образ которой ее преследует. Ведь это тоже иррациональное, которое вторгается в жизнь.

— Тоже позволю себе неполиткорректное высказывание, но, по идее, люди с синдромом Дауна являются другим видом по отношению к нам. Там другое количество хромосом. И не может ли нас еще поэтому пугать, что это...

— Конечно, у них другая логика поведения. Знаменитый режиссер ленинградского телевидения Игорь Шадхан, автор «Контрольной для взрослых», рассказывал, что снимает фильм о даунах и наблюдает за поведением одного мальчика: он в своем селе каждое утро ходил по домам и раздавал из пачки сухие макаронины, а вечером ходил и со всех собирал их. Это он таким образом коммуницировал, устанавливал непонятные нам связи.

Ведь это такое русское, в каком-то смысле языческое заблуждение, что болезнь посылается по грехам. В христианстве этого нет. Болезнь дается по иррациональным причинам. Если бы болезнь давалась по нравственному критерию, болели бы только злодеи. И в каком-то смысле это было бы правильно, потому что на входе в зло стоял бы очень серьезный фильтр. Не хочет ли кто-нибудь написать антиутопию? Продаю сюжет, который будет во всем мире востребован: болеют только плохие люди, и мы начинаем их жалеть. Более того, здоровые моральные люди начинают вызывать у нас омерзение. Как показала Улицкая в одной из самых точных своих работ, болезнь вызывает сложнейший комплекс ощущений у свидетелей, у родственников —