Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

Производительность на землеройных работах во много крат возросла. С этого и началось на канале Великое Наступление Бульдозеров…

Перечень можно удлинять и множить. С теми же устремлениями в романе живут или по крайней мере втягиваются в их орбиту люди самых разных возрастов, национальностей и профессий — инженер Гохберг, мастер-механизатор и вечный кочевник по новостройкам латыш Мартын Егерс, его питомец из туркменского аула Бяшим Мурадов, местные журналисты-газетчики Атанияз Дурдыев и Борис Литовко, биолог-изыскатель Лера, трагический мытарь послевоенных десятилетий из числа так называемых «перемещенных лиц» фотограф Денис, получившая в пустыне трудовое крещение женщина-механизатор Марина Марютина… Бросается в глаза в перечне и до некоторой степени дозированная «анкетная представительность», характерная для этой традиционно производственной линии романа…

Им противостоят также по-своему сплоченные ряды тех, кого Ермасов окрестил однажды «кетменщиками» (от слова «кетмень» — мотыга, тяпка). Рутинеры, догматики, сторонники сильной руки и идеологии «винтиков», а с ними заодно — карьеристы, бюрократы, приспособленцы, откровенные рвачи: главный инженер Хорев, зам. начальника управления водных ресурсов Нияздурдыев, проектировщик Баскаков, зам. редактора газеты Лузгин, кинорежиссер Хмыров… Публика, правда, как видим, все больше сановная, привилегированная или жмущаяся к начальству…

Конечно, линий противостояния, которые довольно жестко размежевывают действующих лиц на противоборствующие лагери, в романе не одна.

Прежде всего — это отношение каждого к доверенному делу, к исполнению своих повседневных обязанностей. Далее — понимание роли и значения труда собственного и окружающих в общих усилиях народа. События в романе строятся так, что коллектив часто вглядывается в человека, а личность побуждается к активному выбору позиций; в случаях сколько-нибудь существенных несогласий и расхождений личности и коллектива коллектив всегда прав. Причем категории оценок в суждениях о происходящем преобладают самые укрупненные, очень часто — идеологические и политические, независимо от того, каковы они — «за» или «против».

Людей творческого склада мышления, сторонников ленинских норм общественной и государственной жизни, по роману, отличают обычно не только самозабвенное подвижничество, но и преданность народным интересам, широкий кругозор, истинно государственное мышление.

«Если нет дела, которое любишь, которое больше тебя… — говорит Ермасов, — тогда нет смысла жить».

Его питомец и ученик Карабаш всегда готов подчеркнуть, что значит строящийся канал для Туркмении, «площадь которой почти пятьдесят миллионов гектаров, а орошается меньше одного процента всей площади». В окончательном виде Каракумский канал, как не упускает случая пояснить он, протянется на тысячу триста километров и будет почти в три раза больше самого крупного в мире императорского канала в Китае. «Да черт возьми, мы строим величайший самотечный судоходный канал в мире!» — восклицает он, не замечая, что одна форма гигантомании сменила другую. И нынешняя удалая грандиозность в немалой мере продолжает гигантоманию сталинских времен… Увы, не отдает себе ясного отчета в этом и автор.

Приверженцы идеологии культа личности, догматики, «кетменщики» или «антибульдозеристы» разного толка, обычно вуалируют изжившими себя идеологическими построениями, рутинными концепциями и доводами свое мелкое нутро. Это чаще всего — эгоисты, бездари, закосневшие в привычном образе жизни чиновники, не желающие считаться с происходящими общественными переменами, узколобые деляги, волынщики, объевшиеся лентяи, хапуги. Требуется поэтому сорвать идеологические покровы, в которые они себя старательно обряжают, чтобы воочию и наглядно открылась их суть. На это и направлено сюжетное развитие романа, этим зачастую и заняты герои передового лагеря.

«Нет ничего опасней догмы — религиозной, философской или даже догмы в виде проекта оросительного канала», — говорит в конце романа журналист Корышев. «Люди спорили о крутизне откосов, о дамбах, о мелочах, но на самом деле это были споры о времени», — в другом месте формулируется замысел.

От обозначенного им идеологического по преимуществу содержания центрального конфликта Трифонов стремится сделать плавный переход к более широкой проблематике: производственной, нравственной, бытовой. Это выражается среди прочего и в образной символике, которая как бы продолжает и развивает тему основной коллизии. «Утоление жажды» — название в этом смысле многозначительное.

Убийство туркменского комсомольца Бяшима Мурадова приверженцами байско-патриархальных бытовых обычаев журналист Атанияз Дурдыев расценивает как «войну пустыни с каналом. Они ненавидели Бяшима. Они ненавидят канал, который несет в пустыню не только воду, но и другую жизнь».

Во время нередких романных застольных диспутов герои говорят о том, что «есть жажда, которая сильнее, чем жажда воды, — это жажда справедливости! Восстановления справедливости!.. Партия это и делает».

Некая натужная ненатуральность иных беллетристических сентенций (вроде последней) объясняется, видимо, неразрешимостью задачи: классифицировать и подразделить все противоречивые качества, привязанности и свойства человеческой натуры и разнообразие людских отношений с помощью однозначного мерила, определив их непременное место по ту или другую сторону идеологического барьера, у которого некогда затеялась и продолжается «битва в пути». В такое прокрустово ложе многое все-таки уложить не удается!

Есть, правда, и в самом романе действующие лица, которых автор буквально через силу зачисляет и «прописывает» в одном из борющихся станов. С точки зрения гражданского самоопределения, это люди — ни туда ни сюда, что называется, ни богу свечка, ни черту кочерга. Некоторые из таких персонажей, кстати говоря, получились наиболее живыми, во плоти и крови.

Таковы редактор газеты Диомидов и экскаваторщик Семен Нагаев. Особенно значителен и интересен Нагаев. Тем более что этот персонаж принадлежит к числу, пожалуй, наиболее «заклейменных» критикой, писавшей о романе «Утоление жажды». Свою убежденность при этом такие авторы явно извлекали из того же кодекса сектантской морали и претензий на монопольное владение истиной, что нашли некогда чеканное выражение в сентенции: «Кто не с нами, тот против нас».

Вот относительно свежий пример — вступительная статья Феликса Кузнецова «В борьбе за человека», помещенная в томе первом Собрания сочинений в четырех томах Юрия Трифонова (М., 1985).

«Война пустыни с каналом… — читаем там, — это… и жадность к деньгам, испепелившая душу Нагаева.

Характер „знатного“ экскаваторщика — один из самых удачных в романе — с большой типической силой воплощает губительную власть собственничества и стяжательства» (с. 9).

Так кто же такой экскаваторщик Семен Нагаев?

Это смекалистый, живущий в одном ритме с техникой, самозабвенный труженик, который знает только одно — работу. Он трудится в полторы смены, без перерывов, при любой жаре, не щадя себя. Настолько, что однажды валится в кабине экскаватора от солнечного удара, а в обычные дни у него еле хватает сил, чтобы после исполнения заданного себе урока дотащиться до своей койки в передвижном вагончике. Так проходят не месяцы, не дни, а вся жизнь этого фанатика дела.

От непрестанного труда Нагаев сам уже превратился в человека-машину, у которого каждая жилка и всякий помысел души подчинены одному — работе. К прочему