Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

броско, в цветастой шали поверх бежевого платья, с цыганскими серьгами в ушах. У нее были густые каштановые волосы, серо-голубые глаза, вздернутый нос, большой рот. Этим слегка простецким внешним чертам не отвечало ощущение властной внутренней силы, которое улавливалось в движениях, во всем облике Пановой. Вот и теперь, совершая очередной круг по фойе, она мимоходом скользнула по мне отсутствующим взглядом, и я вновь отметил, какое у нее переменчивое, полное мысли лицо, какая горделивая, чуть надменная осанка. Строгая к себе, она, наверное, имела право быть не очень снисходительной и к окружающим.

Со стороны я видел Веру Федоровну и на Четвертом съезде писателей СССР, в мае 1967 года. Съезд продолжался шесть дней, но место в президиуме, на котором сидела Панова, опустело раньше. Кто-то сказал, что Вера Федоровна захворала, вынуждена была уехать.

Тогда же, в одном из книжных киосков, бойко торговавших в дни писательского съезда на первом этаже Большого Кремлевского дворца, я купил только что вышедшую в Ленинграде книгу исторических повестей Веры Пановой «Лики на заре».

На черном фоне книжной суперобложки условно была изображена в светло-коричневых тонах древняя церковная маковка, посередке вертикально разделенная до самого основания или проткнутая черным мечом с белой крестообразной рукояткой. Рукоятка меча как бы скрывала или замещала отсутствующий на церкви крест. Рисунок графически воспроизводил тему, объединяющую четыре повести: власть и вера.

Книга эта отвечала тогдашним моим умонастроениям, антидогматическим, однако же по существу ортодоксальным, человека, озабоченного главным образом тем, что руль событий в стране вновь захватили слегка перекрасившиеся сталинисты и идет быстрое свертывание демократических начинаний и достижений недавней «оттепели». После смещения Н. С. Хрущева это была боль, точившая в то время многих. Неосталинистские правители страны вновь (в который уже раз!) ловко использовали марксистские идеологические догматы, давно уже превращенные в эрзац государственной религии, коммунистическую утопию, мечту о несбыточном рае в своих узких корыстных целях. Держа на виду кнут и вознося всеобщие идеологические молебны о «светлом будущем», они опять повели за собой покорно молчавший и верящий им народ. И в чем же надежда? Где выход? Власть и вера… С этой точки зрения я и читал новую книгу Пановой.

Повести поразили меня тем, как умеет непрерывно меняться Панова, оставаясь сама собой. Сюжеты были заимствованы из разных эпох русской истории. Герои повестей — княгиня Ольга, первая государыня-христианка Киевской Руси X века («Сказание об Ольге»), «начальник иноков русских» Феодосий, один из основателей Киево-Печерской лавры в середине XI века («Сказание о Феодосии»), церковный пройдоха и бедовая голова самозваный владимиро-суздальский митрополит времен княжения Андрея Боголюбского Федор («Федорец — Белый Клобучок»), отец Ивана Грозного — великий князь московский Василий («Кто умирает»).

Через судьбы героев читателю открываются разные фазисы развития христианского мировоззрения, религиозной веры и нравственности на Руси.

Государственная религия, как бы предупреждает писательница, способна превращаться в удобное средство державного управления, беспрепятственного распоряжения человеческими личностями и судьбами со стороны власть имущих. Церковь может принимать на себя роль лукавого посредника между массой верующих и стоящими над и поверх нравственных норм земными владыками.

Конфликт между догматическим мировоззрением и неисчерпаемым богатством живой жизни, между слепой верой и безверием, между аскетической нравственностью и своекорыстным аморализмом, заложенный в книге В. Пановой, по-разному раскрывается и проявляется в четырех составляющих ее произведениях и характерах основных действующих лиц.

Созвучие исторических повестей В. Пановой с тем, что на иных витках общественного развития совершалось и повторялось теперь, захватило меня. Другая догматическая религия опутала и душила страну. Ни капли не сомневался я, что свой удар писательница направляла не в глубь веков, а по живому противнику.

Примерно с такими мыслями я и написал летом 1967 года большую статью. Для иллюстрации приведу выдержки: «В этой книге известная советская писательница предстала перед читателем, на первый взгляд, как будто бы в несколько неожиданном качестве. Она выступила в новом для себя жанре исторической повести. И к тому же едва ли не впервые в нашей прозе последних десятилетий обратилась к сюжетам из истории религии и церкви. Но если вспомнить направленность многих предыдущих произведений В. Пановой, с их вниманием к проблемам ценности человеческой личности, добра, справедливости, вообще человеческой души, с их нетерпимостью ко всяческим нравственным догмам и слепой вере, то это не такая уж неожиданность и совсем не случайность. В Вере Пановой, авторе исторических повестей „Лики на заре“, мы в определенной мере обязательно узнаем автора „Спутников“, „Кружилихи“, „Сентиментального романа“ или „Сережи“. Выбор темы как нельзя лучше отвечает глубоким и давним творческим устремлениям писательницы».

Всячески налегал я на современное расширительное звучание книги: «Автор „Ликов на заре“ сражается не с церковниками, не с лицами, а со слепой верой, с декретированной нравственностью, с догматическим складом мышления и его порождениями, в каких бы формах они ни выражались». «Именно потому, что всякое догматическое сознание, слепая вера… сеют беспочвенные иллюзии, зовут к неоправданным жертвам, самоограничениям и аскетизму, они противны законам естества, обречены на вырождение и чреваты последующим крахом. А в поисках самоспасения вынуждены отыскивать криводушные пути, бороться любыми средствами».

Дело происходило в юбилейном 1967 году, и автора статьи особенно занимали истоки и корни современной догматической идеологии марксизма, ее родоначальники и «духовные отцы» — тема, которую обсуждать в печати можно было, конечно, только иносказательно. «Как же перекликаются исторические концы и начала, далекие века и сегодняшний день? — задавался вопрос в статье. — Не тогда ли уже… в пору массового фанатизма и исступленного праведничества, начали выявляться непримиримые противоречия, которые подтачивали религиозную нравственность?.. Не в поре ли триумфа прячутся подчас признаки вырождения?»

Словом, была это типично «прогрессистская» статья со множеством аллюзий, как их тогда называли, и кукишей в кармане, опубликовать которую в определенных кругах считалось за доблесть. Религия и церковь сами по себе меня мало интересовали, они были в основном лишь материалом для современных политических аллегорий. В систему того же «прогрессистского» мировоззрения входил и кичливый атеизм, которому заведомо ясно все то, в чем многие века не может разобраться человечество. Стыдно подумать, как слепец может гордиться тем, что лишен способности видеть.

Статья была напечатана почти на двух полосах в еженедельнике «Неделя» и имела некоторый резонанс. Затем ее даже включили в сборник литературно-критических статей года.

Велик был искус послать статью Вере Федоровне. Но, вспомнив ее погруженный в себя взгляд и властную осанку, я сдержался.

И вот лето 1969 года в Доме творчества писателей, в Комарове…

* * *

Боже мой, какое это было лето! Ровное, ясное, редкое даже для здешних мест. На нашем небольшом, огороженном дощатым забором