Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

аналогичные явления, но делает это, основываясь на современных аналитических установках и игнорируя мнения исторических фигур о политических последствиях выбора той или иной из конкурирующих форм понятия. Подобное раскрытие проблематики «понятийного» наряду с использованием методов социальной истории позволяет Козеллеку избежать ошибок, на которые указывал Скиннер, критикуя Уильямса и Лавджоя. Прояснив оценку последствий переопределения ключевых понятий в законодательстве исследуемого периода с точки зрения представителей различных групп, Козеллек сумел продемонстрировать то, как «одно и то же понятие может быть принципиально по-разному использовано у разных авторов», и объяснить, почему эти различия были замечены, поддержаны или отвергнуты[382]. Подобный подход вписывается и в концепцию Скиннера, в которой объяснительная сила приписывается человеческой деятельности, а не расплывчатым социальным силам или неясным интеллектуальным влияниям.

Еще одна лакуна в анализе политической мысли у Скиннера и Покока объясняется тем, что они отдают предпочтение индивидуальным теоретикам и не проявляют интереса к тому, как группы, движения и партии воспринимают и оценивают структурные изменения. Рассматривая периоды быстрых изменений, необходимо обращать внимание на трансформации языка, сопутствующие трансформациям структур. У самого Покока есть важное исследование такого рода, где он анализирует противоположное отношение английских и шотландских теоретиков к возникновению общества коммерческого типа в XVIII веке [Pocock 1985: ch. 2]. Однако он, так же как и Скиннер, оставляет за скобками собственно лингвистический аспект крупномасштабных структурных изменений.

Таким образом, используя различные аналитические техники, и Покок, и Скиннер видят основную задачу истории политического языка в выявлении ранних употреблений модерных способов выражения в английском языке, а также в привлечении инструментария теории речевых актов. В своих методологических работах оба исследователя пытаются определить и отсечь (interdict) режимы текстового анализа, порождающие анахронизмы или исторически безосновательные прочтения. Положительной оценки заслуживает попытка описания того, как теоретики прошлого осмысляли собственную деятельность по созданию текстов и по противодействию иным способам легитимации политики.

Главное достижение Покока состоит в беспрецедентно полной инвентаризации конкурировавших между собой политических дискурсов, которыми располагали англоязычные авторы XVII–XVIII веков. Такие режимы сборки анализа и убеждений, как «античный конституционализм», классическое республиканство или различные изводы вигизма, определяли для своих приверженцев осмысленность мышления и действия. Со свойственными ему педантизмом и эрудицией Покок картографировал и исследовал обширный и сложный ландшафт.

Скиннеру удалось заложить принципиально новый фундамент для двух видов исследовательской работы, не получавших до него систематического развития: 1) рассмотрение политических теорий в свете тех исторических контекстов, языковых конвенций и риторик, которые одновременно и облегчают, и ограничивают легитимацию политического порядка; 2) описание и прояснение подобных теорий или «идеологий» как речевых актов. Из-за подчеркнутой ориентации на витгенштейновское представление об эквивалентности значения и употребления поклонники метатеоретических работ Скиннера с подозрением смотрят на любые попытки создания истории понятий. Но хотя сам Скиннер, возможно, уже готов пересмотреть эту позицию, его исторические и лингвистические работы по истории политических споров сильно отличаются от проектов GG и Handbuch по реконструированию политических и социальных языков через картографирование истории понятий, формировавших вокабуляры этих языков. Сходный недостаток внимания к истории понятий можно обнаружить и в работах Покока.

Таким образом, в заключение мы должны вернуться к начальному вопросу: насколько совместимы эти немецко– и англоязычные проекты рассмотрения политических языков в рамках строго исторического подхода? Я не вижу серьезных препятствий для их сближения. Скажу больше: более глубокое понимание этих двух способов создания истории политических и социальных языков может привести к существенным выгодам. Они намного ближе друг к другу, чем к альтернативным моделям, полностью исключающим само представление об исторической реконструкции[383].

Безусловно, Begriffsgeschichte, представленная в GG и Handbuch, может многое выиграть от методологии Покока и Скиннера. После двадцати пяти лет работы в формате организованного по алфавитному принципу словаря толкований отдельных понятий авторы и читатели GG должны вернуться к его изначальной проблематике и рассмотреть другие магистральные подходы к осмыслению истории политического языка. Что касается Handbuch, то Райхардт предложил собственные способы синхронистического обсуждения упомянутых в нем понятий. Его программа заслуживает пристального внимания в любом будущем проекте определения особого места любого понятия в политическом вокабуляре той или иной эпохи. Впрочем, как было замечено нами по поводу исследования «Катехизиса гражданина» Сежа и Французского катехизиса, проведенного Райхардтом и Китом Майклом Бейкером, Покок и Скиннер предлагают значимые альтернативные способы обращения с понятиями как частью политических дискурсов и идеологий.

Неявная посылка GG заключается в возможности синхронистического картографирования ключевых понятий, составляющих сложно организованные политические и социальные вокабуляры в периоды быстрых структурных изменений в обществе. На основе анализа этих понятий – претерпевших изменения или нет либо даже впервые появившихся – могут быть сделаны выводы об общих характеристиках соответствующих областей языка. Представленные в GG истории понятий с учетом их контекста, индивидуальных характеристик, соотношения с другими понятиями и вокабуляром эпохи в целом могут значительно расширить источники, методы и задачи, исследованные Пококом и Скиннером. На уровне источников GG и Handbuch показали, насколько большой вклад в историческое исследование политического языка может внести систематическое использование таких источников, как словари соответствующей эпохи, работы по синонимии, энциклопедии, а также труды лексикографов, теоретиков языка и специалистов по семантике.

Еще одним примером того, как «англоязычный подход» может выиграть за счет применения немецких методов, служат опубликованные в Handbuch исследования функционирования понятий в памфлетах и визуальных, невербальных материалах, а также нередукционистское использование социальной истории в GG и Handbuch. На этом фоне представляется, что Покок и Скиннер уделяют недостаточное внимание более крупным единицам анализа, чем отдельный теоретик или школа мысли. Это может быть связано с прежней антипатией кембриджцев к социальной истории и неисторической социологии 1950–1960‐х годов или с их хорошо обоснованными претензиями к грубому использованию априорных классовых категорий в марксизме. Возможно и то, что оба ученых опирались на философскую теорию языкового действия, и это сузило их круг исследования до поведения индивидуальных акторов в речевых ситуациях. Может быть, на оценку отношений между политикой и языком повлияла специализация Покока и Скиннера в истории позднего Средневековья и раннего Нового времени. Даже последняя работа Покока об Эдварде Гиббоне обрывается на Французской революции. GG и Handbuch должны принять во внимание массовые структурные изменения в политическом и социальном вокабуляре, произошедшие во время Французской и индустриальной революций. В статье о революции, одной из самых развернутых в GG, прослеживаются как более ранние формы этого понятия, так и его история с XIX столетия до наших дней.

Как бы то ни было, многие приемы, обнаруживаемые в метатеориях и практических исследованиях Покока и Скиннера, могут продуктивно дополнить аналитические установки GG и Handbuch. Предпринятое Пококом выявление политических языков, имевших хождение в Британии в раннее Новое время и в XVIII веке, представляется особенно ценной аналитической и компаративной техникой. Приняв этот подход как рабочую модель, можно использовать данные из GG как основу для картографирования основных политических и социальных языков