Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

— А отец-то у вас где?

— Отец-то помер еще третьегодесь.

— Ну, прощайте! Поезжайте с Богом!.. — говорит мама.

— А где же ребеночек-то? — спрашивает Стеша.

— Ребеночек у нас останется. Это будет наша «Христова детка». Мы его воспитаем. На снег в поле не выбросим… А вы смотрите, никому не болтайте, не рассказывайте, а не то старому дедке и старой бабке, что бросили его на снег, плохо, очень плохо будет.

Стеша посмотрела на всех нерешительно. А Дуня ухватилась за ее платье и горько заплакала.

— Вот она! Вот любовь-то! — закричал дедка, указывая на плачущую девочку. А мама бросилась к Дуне и заговорила:

— Не плачь, не плачь! Я тебе сейчас игрушку подарю: куклу большую, нарядную. — И мама бросилась в детскую и вынесла действительно большую, хорошую куклу и подала ее девочке.

Дуня посмотрела на нее как-то жалобно, кисло, но утешилась.

— Вот она! Вот она любовь-то! — захохотал Мефистофель. — Ха-ха! ха! Подарили куклу и любовь прошла!..

— Ах, ты, оглашенный! — вскричал дедко и бросился на него. Но гимназист с хохотом удрал, и все детки, и внучки и правнучки, и сама мама подхватили дедку и потащили его в залу.

Там уже сидела тетя Паша за пианином. Она ударила по клавишам, и галоп убийственный, задирательный загремел, загудел, полился. И все маленькие комнатки, и весь крохотный домик деда Путько наполнился весельем. Все споры и вздоры были забыты. И стар, и млад бесились, плясали, хохотали — ни много, ни мало — вплоть до самой полуночи.

А. А. Крылов

Перед роспуском[839]

Вечернее занятие началось. Лампы в классах зажжены, но не учится сегодня бурсакам, нейдет на ум книга. Завтра распустят на Рождество. Почти три недели не ходить в класс, валяться на перине у отца или матери и не слыхать этих проклятых звонков, не получать затрещин — да это счастье, блаженство для бурсака. Этих дней они ждут с самого первого дня учения.

Книги лежат открытыми, но никто не смотрит в них, зная, что завтра уроков не будет. В классе носится шум, рокот. Это бурсаки собрались кучками и говорят о предстоящем вакате, вспоминают о прошлых, о жизни дома и так далее.

В углу, у печки, более оживленно и нередко слышится смех. Там врет Кузька-масленик, бурсацкий комик; он потешает сальными прибаутками, выкидывает коленца. Никто в училище не может спорить с ним. Он все может сделать: и достать лежа иголку, положенную за голову, заложить ногу за шею и, в то же время, достать языком нос. Одно только не давалось Кузьке — это ученье и достать ртом локоть. На первое он давно махнул рукой; достать же локоть — было его заветной мечтой. Он каждый день упражнялся в этом, даже ночью его преследовала эта idee fixe. При более благоприятных условиях из Кузьки мог бы выйти дельный человек, но бурса испортила его и сделала из него «промышленника», принципами которого было увтулить, слямзить, упереть, надуть или, говоря обыкновенным языком, украсть каким бы то ни было образом.

Но всего веселее под партой у Дедка, куда забрались Козел, Бабушка и еще несколько бурсаков. У Дедки целая столярная мастерская. Он механик-самоучка. Теперь он сделал очень замысловатую игрушку — медведя и мужика и дает «представление». В других кучках идут тихие разговоры. Кто не заседал в кучке, тот или мечтал, или спал.

Sopatura — маленький, худенький бурсачок, сидел за своей партой и мечтал, как он пойдет на Рождество к дедушке, что будет там делать и т. п. Бурсаки не любили Sopatur’ы, потому что он был городской и гораздо развитее их, а главное, что он был бессилен и не любил никого задевать. Sapa слыл за фискала. Много, много приходилось вследствие этого терпеть Sap’e. Его только тот не щипал и не шингал, кому было лень. О фискальстве он и не помышлял, но бурсацкая молва заклеймила его этим позорным именем.

Sapa еще не знал всех бурсацких обычаев, но слыхал, как дорого платятся фискалы за свое ремесло. Он знал и время, когда расправляются с ними. Время это — перед роспуском на вакат.

«А что, если они вздумают меня взбутетенить? Да еще под шубами?» — вдруг пришла ему страшная мысль, прервавшая розовые мечты.

И перед нервным, впечатлительным, чутким, подозрительным мальчиком ярко, рельефно нарисовалась картина, как в бурсе взбутетенивали фискалов. Sapa задрожал, и на глазах у него невольно показались слезы.

— Что ты нюни-то распустил, баба! — вдруг раздался сзади Sap’ы голос его злейшего врага Жида. И три здоровые с завертом шпанки впились в голову бурсака.

* * *

Раздался пронзительный звонок к ужину. Бурсаки кинулись через двор в кухню, толкая друг друга и рассыпая вокруг шпанки и зуботычины.

— Кони! — крикнул повелительно Жид и взобрался на окно. В одно мгновение к нему подлетел Шхуна — длинный, бессильный бурсак.

— А! сволочь ты эдакая, — ехидно, со злостью проговорил Жид, прибавляя нецензурные выражения, — кто давеча не хотел везти меня?

И посыпались зуботычины со шпанками. Жертва молчала и только изредка гоготала по-лошадиному да била ногою по полу. Жид уселся верхом и поехал ужинать.

— Вези по снегу! — приказал он, и Шхуна побрел по сугробу, зачерпывая в сапоги снег.

Кончился ужин. Какая-то боязнь одолела Sap’ой. Дрожа всем телом, он вышел из кухни и направился в корпус. На дворе темная-темная ночь. В небе едва мелькают звезды. Sapa добегал до места…

— Крой! — раздалось за ним шепотом, и в тот же момент чья-то сильная рука накинула на Sap’y толстую шубу. Мигом Sapa очутился в сугробе. Послышались удары за ударами; сначала кулаками, а потом коленками и каблуками. Еще минута, и жертва лежала в сугробе без чувств, сильно побитая.

Холод заставил очнуться Sap’y. Дрожа от стужи и волнения, но еще не чувствуя сгоряча боль, отправился Sapa в корпус. Сначала он хотел было идти жаловаться к надзирателю, но потом раздумал.

— За что они меня? За что? Разве я им что-нибудь худое сделал? — шептал он, сидя в темном углу коридора. Слезы лились из его глаз, рыдания душили его. А рядом с ним слышался беззаботный смех и шутки Масляника.

— Завтра распустят, я уйду домой, — шептал Sapa, — расскажу дедушке и ни за что более не буду учиться в этом проклятом училище. Хоть бы сгорело оно!

Sap’e нарисовалась эффектная, грандиозная картина.

Все спят. Он один с коробочкой спичек ходит и поджигает намазанные керосином парты, тюфяки и одеяла… Весь корпус объят пламенем, а он стоит в саду и любуется.