Знаки, символы и коды культур Востока и Запада - Светлана Тевельевна Махлина

и Генис, «реклама выполняет грандиозную функцию социального организатора. Тут проявляется ее идеологическая природа. Собственно, реклама является новым видом искусства, которое ведь всегда ставило своей целью пропаганду высоких идеалов. Греческая статуя, готический собор, ренессансная мадонна – все это способы «продать» социальный и нравственный идеал»[608]. С одной стороны – реклама – бездуховна, что и порождает в восприятии русских, по мнению наших авторов, идиотизм носителей американской ментальности[609]. Но, с другой стороны, несмотря на то, что западный человек – продукт рекламных манипуляций, позитивная картина мира рекламы привела к тому, что, начиная с 20-х годов ХХ века, «американцы избавились от комплекса беспомощности и безнадежности», что привело в конечном итоге уменьшению смертности в США [610]. Реклама производит «самый ценный продукт Америки – оптимизм» (с. 203). Пример этому – Диснейленд. «Здесь детей убеждают: вы рождены, чтоб сказку сделать былью. И делают это с тем же пылом, что и в России, но с гораздо большими основаниями» (с. 207). Именно на рекламе выросло искусство Энди Уорхола, который создал «иконы современности», уничтожил границу между серьезным элитарным искусством и абсолютной тривиальностью, между вкусом и безвкусицей, между художественным шедевром и фабричной поделкой» (с. 67). Отмечая трагичность современности Уорхола, авторы доказывают, что «Уорхол отразил те главные черты массового сознания, которые растекаются по всему миру, мало обращая внимания на государственные границы и политические системы. Стереотипы, певцом которых был Уорхол, лишены родины. Они – примета времени, а не пространства» (с. 70).

Во всех областях культуры и искусства Америка – страна, продолжающая то, что было сделано другими. Но есть одна область, в которой приоритет принадлежит только Америке. Область эта – джаз. Мало кто знает при этом – даже наши джазисты удивленно вскидывали на меня взоры, когда им приводилась следующая цитата: «Не следует забывать, что слово jazz означало и означает по сей день не что иное, как половой акт. Креольские негры произносили именно то, что хотели сказать» (с. 161). И это отнюдь не натяжка. «Публичные дома неразрывно связаны с историей джаза, как и похороны, что опять-таки подтверждает карнавальную сущность человеческой жизни. И уход в небытие, и кратковременный провал туда же способствуют активизации творческого начала. Так или иначе, если похороны дали джазу духовые инструменты, то с публичными домами утвердилось фортепиано» (с. 159–160). Однако великие музыканты и великие предприниматели, каким был Дюк Эллингтон, сумели поднять джаз на недосягаемую высоту. Оказывается, «Эллингтону было дано сугубо американское дарование предприимчивости… Не он, а его тромбонист Хуан Тисол написал «Караван», но лучшие классические режиссеры включают его в репертуар своих симфонических оркестров как пьесу Эллингтона…» (с. 132). Но именно Эллингтон аранжировал это произведение. И сделал это блестяще. В итоге это имя – золото национального достояния. «Дюк Эллингтон – один из тех немногих людей, имена которых первыми приходят на ум, когда речь заходит об американской культуре… он один из символов Америки» (с. 130). Попутно делаются и более глобальные наблюдения. Так, например, хорошо известно, что в разные эпохи разные виды искусства становятся доминирующими и ведущими. В наше время таким видом искусства стала музыка. «Музыка позволяет общаться на внезнаковом уровне – напрямую… Впрочем, современная музыка и есть религия. Причем самый древний ее вид. Знаменитый этнограф Клод Леви-Стросс писал: «Музыка сохранила целостное отражение мира, свойственное мифу» (с. 86–87). И американские музыканты сумели сплотить людей разных стран. «Майкл Джексон и Принц – два короля поп-музыки – сломали не только барьер между людьми разных стран. Они уничтожают вообще все различия между людьми как биологическими особями» (с. 88).

Предварительное представление об американцах у русских возникло по книгам. И, конечно же, это должно было находить подтверждение в конкретной жизни. «Мы в Нью-Йорке сразу поразились его сходству с книгами Драйзера и с тех пор нашли здесь и Сэлинджера, и О. Генри, и Вашингтона Ирвинга. Скотта Фицджеральда мы обнаружили в Новой Англии…» (с. 118). Как правило, в Америку ехали за свободой, которая может быть дана богатством. И многим посчастливилось: «неограниченная свобода неограниченного обогащения», которая возникла в Америке благодаря «золотой лихорадке» (с. 121).

Поразительна для русских демократичность американцев, проявляющаяся повсеместно. Так, придя на мейерхольдовскую постановку «Ревизора», наши поднаторевшие в демократизме литераторы все же были удивлены, узнав, что девушка с метлой, подметавшая небольшое пространство зрительного зала и оказалась режиссером (с. 77). И при этом спектакль поставлен был хорошо, смешно, изобретательно, лихо. По этому поводу довольно справедливо замечено: «Как легко рушатся удобные и приятные схемы: у них – деньги, у нас – дух». Но «такое разделение проходит не по государственной границе и национальной принадлежности… То, что большинство из нас не знают такой Америки и таких американцев – наша беда и вина» (с. 79).

Конечно же, особенность американской жизни – автомобиль, который, по известному изречению Ильфа и Петрова – не роскошь, а средство передвижения. «Для нас автомобиль – дополнение к радостям жизни, для американцев – необходимость, без которой жизнь теряет основную ценность: свободу и независимость» (с. 97). Но вместе с тем машина становится не только демонстрацией престижа, «это манифестация личности во всей ее душевной и телесной полноте» (с. 97). Посетив выставку «Автошоу-90», на которой подводились итоги 80-х и ориентиры конца XX века, наши гиды по Америке сделали следующие выводы: «Только сев за руль, начинаешь вникать в тайны американской души… машина – средоточие американского духа, основа национального характера, символ страны, главное содержание ее цивилизации, форма, которую приняла ее душа… Машина идеально соответствует национальному характеру потому, что она дает свободу и относительное одиночество: ни рельсов, ни случайных попутчиков» (с. 94–95). Но даже у нас в стране ощущается, что перенасыщенность машинами рождает всякого рода издержки: длительные пробки в часы пик, невозможность вовремя приехать на деловое свидание и т. п. И поэтому «машины в Америке доживают свой век. Страна, как насыщенный раствор соли, достигла предела: она не может позволить беспрепятственно плодиться автомобильному стаду» (с. 99).

«Эстетика машинного века, как все в Америке, кроме кока-колы, пришла сюда из Европы… Но только в эмиграции все эти пестрые течения нашли тучную почву, чтобы прорастить тот стиль жизни, который теперь во всем мире называется «американским» (с. 136). Тяга к технике, комфортабельности жилья привела к поразительным результатам: «В Америке быстрее, чем где бы то ни было, теории пророков машинного века превращались в повседневную реальность, становились бытом. Прогресс входил в жизнь американца исподтишка – через гараж, ванную, кухню… Вещи обживали, от них стали требовать