Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

наконец попал к добрым людям. Я, стало быть, знаю, как вы изволите видеть, немного более Адама, были ли у меня родители или нет. Те, которые призрели меня и возвратили мне жизнь, были зажиточные крестьяне, а по ремеслу контрабандисты. Я рос между ними и участвовал в их ремесле, пока не показалась у меня борода; тогда я сел на купеческое судно и сделался честным человеком. — Эй, взять багор, прицепиться! Уж не черт ли сам показывает мне дорогу здесь между камнями!»

Шлюпка с опавшими парусами лежала в заливе, между скал; пловцы начинали вытягивать оледеневшие члены, зевали и шумели, чтобы выжить холод из тела. Капитан и двое юнг остались у шлюпки, а остальные, шатаясь, пошли в теплую избу.

Там уже был пир горой. Большой огонь от сосновых дров, треща на широком очаге, освещал избу; на столе горело несколько свеч. По стенам развешаны были сети и другие рыболовные принадлежности, а в углах избы толпились белые козы и козлята. Жильцами здесь были престарелая старушка, которая сидела у стола с книгой в руках и, по-видимому, пела про себя псалмы, крестьянин средних лет с женою и пятерыми детьми, из коих четверо давали ужасный концерт на глиняных петушках, а старший аккомпанировал им на звонкой деревянной трубе. При входе нашем отец встал, сильно топнул ногою, чтоб дети перестали шуметь, а нам кивнул с принужденною приветливостию. Старушка положила книгу свою на стол и, сняв очки, вперила на нас свои проницательные глаза. «Откуда вы, добрые люди, — спросила она, — разве нет у вас своего дома, что вы скитаетесь в вечер накануне Рождества Христова, или ваше судно со всем богатством лежит на дне морском? А только уж вы не получите лоцмана, прошу не прогневаться». При этих словах она плюнула на свои сморщенные пальцы, сняла ими со свечки, встала и вдруг ярко осветила нам лица. «Ох, ох, — продолжала она, — а уж заяц должен быть чертовски бел, что за ним пригнались в вечер на Рождество. А чего бы вам дать поужинать? Есть, благодаря Богу, салакушка; Анна коз подоит хорошенько; а уж каши вам никто не сварит посереди ночи».

На этот счет мы скоро успокоили как старушку, так и мужа с женой. Сняв верхнее свое платье, мы стали греться и задобрили хозяев чашкою холодного пуншу, которая нами поднесена была радушно, а ими принята очень благосклонно. Скоро мы были как дома и очень хорошо чувствовали себя в теплой избе. Старушка хотела постлать нам постели и приказала скорее доить коз, как вдруг хлопоты ее были прерваны одним обстоятельством, имевшим последствия, каких мы никак не могли предвидеть.

Капитан, оставшийся у шлюпки, наконец привел все в порядок, подобрал паруса, привязал шлюпку, послал все вещи в избу и был готов ночевать на берегу. Но прежде, нежели вошел в теплую избу, он вспомнил то, что мы забыли, именно — выстрелил из заряженного ружья, которое было с нами. Этот-то внезапный звук и расстроил занятия старушки.

Услышав выстрел, она небрежно бросила подушку из гагачьего пуху, которую держала в руке.

«Что, вы разве не слышали выстрела? — спросила она дрожащим голосом. — „Юноне“, которая не могла перезимовать в Норвегии, непременно хочется, не дождавшись весны, отколоть себе бока о наши подводные мели. Садись в лодку, сынишка, и держи хорошенько на северо-запад, чтоб ветер был тебе по пути; мы уж посмотрим за детьми; ты о них не беспокойся, только не мешкай».

Ушам, помоложе старушкиных, нетрудно было заметить ее ошибку. Так называемый сынишка, сорокалетний ее сын, улыбаясь, прервал ее увещания и сказал тоном, в котором выражались и робость, и сострадание: «Уж тебе, матушка, вечно слышится недоброе; чай, тебе почудится выстрел и тогда, когда муха сядет на твою могилу. А коли я не ошибаюсь, так это просто кто-то из господ выстрелил у нас на берегу, а шестифунтовую пушку на „Юноне“ нам еще нескоро услышать».

«Ох, ох, — сказала старушка, — вы, молодые люди, вечно хотите быть умнее нас; я, слава Богу, в своем уме, да и родилась я не от сумасшедших. Помоги мне, Господи! Только вечер на Рождество другим радость, мне горе. Я в том не виновата, а что же мне бедной было делать? Однако ж сядьте поближе к огню, вы, добрые люди, дорогие гости, а я расскажу вам, что сделала слабая женщина и какое она за то получила награждение».

Мы исполнили желание старушки, а между тем наши гребцы и молодая хозяйка вместе готовили ужин и грели холодное кушанье, которое мы привезли с собою. Старушка начала.

«Раз, это было давно, так давно, что многие из вас (судя по вашим лицам) и не припомнят этого времени, раз, накануне Рождества Христова, вечером я, как и нынче, одна была дома, в этой избе. Могу сказать одна, потому что двое моих ребятушек, которые прыгали вокруг меня, сами требовали еще помощи, а мне ни в чем не могли помочь. Как теперь, меня окружало открытое море, но хотя, правда, и нынче ветер воет в чердачное окно, только этот ветер как дыхание против тогдашней бури. Мы не ожидали домой ни одного судна, и муж мой с своими товарищами поехал в город, чтобы в праздник Рождества идти к заутрене и, может быть, повеселиться вечером. В ту пору у меня лицо было еще краснее нынешнего и таки довольно храбрости для женщины. Я сидела за псалмами, как сегодня при вашем входе; дети только что отужинали и забавлялись игрушками, которые им подарили для Рождества. Старший — тогда ему было десять лет, а теперь он и стар и умен — водил по полу корабль из коры; младший ездил верхом на деревянной лошадке и восхищался бисерным ожерельем с золотым сердечком, которые муж мой подарил ему, а я вечером повесила мальчишке на шею. Вдруг я услышала с моря выстрел. Помилуй меня, Господи, если я не так поступила; но тогда мне казалось, что я сделала должное. Я взяла с собою старшего сына для управления фок-штогом, отвязала одну из лодок и отчалила. Младший следовал за нами до берегу. Я приказывала ему воротиться в избу, но он остался и, рыдая, звал меня громко, пока буря и волнение моря не заглушили голоса его. Доплыв до подводных мелей, я заметила огонь на корабле, который в темноте шел прямо к северу на бурун, как будто бы прежде никогда не бывал в нашей гавани. Я вовремя подоспела, взошла на корабль, поворотила руль — и корабль