Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Огромные и роскошные памятники? Но после Мос­ковского, Псковского, Новгородского кремлей двор­цы Петербурга вовсе не производят впечатления громад­ных. Петропавловская крепость сильно проигрывает в размерах Азовской и Нарвской крепостям. Есть, конеч­но, в нем такие громадные сооружения, как Исаакиевский собор, Зимний дворец и такие высокие, как Адми­ралтейство. Но возведены они с таким совершенством пропорций, так гармонично и красиво, что громадные размеры памятников скрадываются, становятся менее вызывающими и проигрывают хмурой громаде Нарвской крепости или Псковского кремля (да объективно все-та­ки Нарвская крепость побольше размерами).

Кремли и крепости построены более ординарно, они больше похожи друг на друга, петербургская за­стройка «интереснее», отдельные ее элементы гораздо более самобытны — но это касается уже особенностей города, о которых шла речь с самого начала. А городом громадных памятников Петербург не является — что поделать! Памятники производят впечатление, запоми­наются и заставляют изменять поведение вовсе не по­тому, что они очень велики.

Концентрация произведений искусства? Да, это уже «теплее». Но не будь эти памятники вписаны в еди­ный архитектурный и культурный ансамбль, еще неиз­вестно, какое впечатление они производили бы. Ска­жем, как выглядели бы коллекции Русского музея, вы­ставленные в Липецке или в Орле, и не в Михайловском замке, а в стандартной бетонной коробке?

Река и море? Нева и впрямь велика, красива. Москва-река или Десна — карлицы в сравнении с Невой. Но Волга больше, величавее. И историчнее. С Волгой связа­ны многие события Русской истории, по ней долгое вре­мя проходила восточная граница Руси, в XVI веке — гра­ница Европы... Ничего подобного у Невы нет, в культур­но-историческом плане эта река малоинтересна.

Море? Оно здесь мало отличается от озера и цветом, и волнением, и даже вкусом воды. Да и берег виден во все стороны. Не зря же назвали Финский залив неува­жительно — Маркизовой лужей. Так что море здесь — «не настоящее», и если оно играет какую-то особенную роль, то только вместе с какими-то другими обстоятель­ствами, не само по себе. Не стали ведь особенными го­родами ни Ревель-Таллин, ни Рига, ни Хельсинки. При­морская Упсала — стала, стал и Новгород, хотя к мор­ским побережьям он относится лишь косвенно — лежит от них в стороне. Все это доказывает, и убедительно — дело вовсе не в самом по себе море.

«Белые ночи»? Но даже во Пскове и Новгороде ночи уже «почти белые». А по всему Русскому Северу на той же широте ночи в самой маленькой, самой дикой дере­вушке будут в той же степени «белы», что и в Петер­бурге. Что характерно — нет ни малейшего признака хоть какого-то, хоть скромного отражения «белых но­чей» в культуре русского Средневековья. Ни для одного из этих городов (Вологда, Каргополь, Холмогоры, Ар­хангельск) «белые ночи» ну никак не являются типич­ным и значимым признаком. Их, столь важных для Пе­тербурга, тут как бы и не замечают.

А европейцы еще сдержаннее. Разумеется, все се­верные европейцы прекрасно знают, о чем идет речь. В конце концов, вся Скандинавия лежит близ Полярно­го круга, и для любого жителя Скандинавии или севера Шотландии «белые ночи» — явление вполне заурядное, повседневное...

Но ни Астрид Линдгрен с ее проникновенным опи­санием и острова Сальткроки, и всей сельской жизни Смоланда, ни неискоренимый романтик Ганс Христиан Андерсен, ни Сальма Лагерлеф, ни певцы шведской (и вообще — северной) природы Петер Фреухен и Ханс Линдеман не издают по поводу «белых ночей» реши­тельно никаких восторженных звуков. Они описывают их — и все, совершенно не фиксируясь на них как на явлении исключительном и особенно интересном. Даже шведские мистики — «фосфориты» восемнадцатого сто­летия и их современники, — романтики «готики» в той же степени сдержанны. Казалось бы — уж романти­кам-то и карты в руки! Но эти, шведские романтики, интересуются совсем другими явлениями.

Описание соответствующих эффектов «белых но­чей» можно найти и у Р.Л. Стивенсона (хотя бы в эпи­зодах с шотландскими скитаниями «Похищенного»), и у В.Скотта, и уж, конечно же, у Жюля Верна. У послед­него есть и эстетика «белых ночей»: его герои находят «белые ночи» красивыми. Но эти восторги слабенькие, несравненно слабее, чем дружные восторги российско­го общества. В общем, сравнивать славу Петербург­ских «белых ночей» совершенно не с чем.

И выходит, что не Петербург славен «белыми ночами», а скорее «белые ночи» славны исключительно в Санкт-Пе­тербурге. Почему-то именно здесь их замечают и обыг­рывают как достопримечательность города.

В целом же приходится констатировать еще раз: на Неве уже почти три века стоит город-легенда. Но в чем причина «легендарности» — никто не в силах объяснить.

Что же и в самом деле происходит в удивительном го­роде на Неве? Я написал эту книгу после того, как долго искал ответа на вопрос. Я читал книги и разговаривал с учеными, я думал и спрашивал у самых умных людей, ко­го знал. Я не нашел никаких объяснений феномена.

Хуже того: большая часть того, что я с юности счи­тал историей города, подлинными историческими фак­тами, оказалось, мягко говоря, не очень достоверным. Пришлось самому изучать проблему, собирать сведе­ния, искать ответы на вопрос: каким образом Петер­бург воздействует на человека и на целые сообщества людей? Почему в Санкт-Петербурге все время что-то происходит? Что делает город особенным явлением рус­ской и европейской истории?

Часть II

ГОРОД-МИФ

Говорили, что в этом лесу с деревьев кричит птица Сиу, которую нельзя видеть, потому что она не простая птица.

А. и Б. Стругацкие

Плотное облако мифов окружало реальный Санкт-Петербург с мая 1703 года. Не успели первые сваи вой­ти в грунт Заячьего острова, как мифы поднялись плот­ным облаком над постройкой, над людьми, — как кома­ры. Облако мифов порой настолько плотное, что быва­ет непросто различить реальный город в его клубах.

Санкт-Петербург, существующий в русской куль­туре, отраженный в искусстве и литературе, вовсе и не является реальным городом. Это город мифологиче­ский, возникший в культуре вокруг и по поводу жизни реального Санкт-Петербурга, и «по мотивам» его исто­рии.

Мифологично почти все, что рассказывается о Санкт-Петербурге и в школьных, и в вузовских учеб­никах; почти все то, что считается его историей, не происходило вообще или происходило иначе, чем опи­сано.

Считается, что основателем и строителем Петербур­га был Петр I. Что Петербург строился по трем после­довательно сменявшим друг друга планам, и что первым из них был план, разработанный лично Петром и Трезини. Так сказать, «Петр первым начал», а остальные толь­ко продолжали.

Считается, что Петербург строили по этим трем пла­нам добрых сто пятьдесят лет, с начала XVIII века до конца XIX.

Что построен он в единственно возможном месте — остальные по разным причинам не годились, и что на­зван он в честь Петра I.

Но все это — совершеннейшая неправда, и мы легко убедимся в этом, как только последовательно рассмот­рим все эти мифы.

Глава 1

МИФ О СОЗДАТЕЛЕ

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий стройный вид.

               А.С. Пушкин

Представление о Петербурге как о «Петра тво­ренье» крайне устойчиво. Оно поддерживалось и в официальной культуре, и в народной. Создателем Пе­тербурга выступает Петр I и у А.С. Пушкина, и у А.Н. Толстого: другое дело, что у Пушкина он — «поло­жительный» персонаж, а у раннего Толстого — сугубо отрицательный.

Но и там и там Петр строит Петербург! Это его го­род! В сознании абсолютного большинства современ­ных россиян, в том числе и жителей Петербурга, Петр остается создателем города. В мае 2003 года Петр «ожил» во множестве костюмированных представлений, и смысл их однозначен: Петр как бы явился из прошло­го, чтобы обревизовать и, конечно же, высоко оценить, освятить своим авторитетом, благословить настоящее и будущее. Так сказать, «принять работу»!

Для очень многих петербуржцев Петр — если не «наш рулевой», то уж, во всяком случае, «наш отец-ос­нователь». Он как бы имеет полное право явиться к со­временным людям, потребовать от них отчета: что про­исходит в «его» городе?! Следуют ли «его» заветам?!

Можно очень по-разному относиться к личности Петра и к его эпохе. Писать о нем не буду, тем более что посвятил Петру и последствиям его «революции» две книги[14].

Здесь я замечу только два обстоятельства. Первое: Петр стал чуть ли не единственным из русских царей, которого коммунисты объявили «прогрессивным» и чуть ли не приравняли к своим кумирам — Ленину и Ста­лину. Приятно представлять себе, как бы отреагиро­вал на такое «приравнивание» сам Петр... Представляю, сцена: воскресает Петр, красные подступают к не­му, проводят аналогии с другими «прогрессивными дея­телями»... и с какой же скоростью драпали бы от разма­хивающего дубиной Петра коммунисты в конце этого разговора! Но независимо от этого — само сравнение характерно.