Нежелательный контент. Политическая власть в эпоху возникновения новой антропологии - Аркадий Юрьевич Недель

и агрессии в соцсетях со стороны своих бывших поклонников за подобное высказывание, а массу университетских преподавателей в Америке, как, например, лингвиста Стивена Пинкера, сторонники BLM и борцы за демократию обвинили в «белом элитизме» и потребовали публичного покаяния. Во Франции выражение «francais de souche» (настоящий француз, предки которого тоже были французами), позаимствованный у литературного критика XIX века Сент-Бёва – которым он описал стиль швейцарского писателя и художника Родольфа Тёпфера – и вошедшего в сегодняшний политический лексикон, является стойким пежоративом. Сказать про себя, что вы francais de souche равносильно признанию в своем расовом превосходстве. Однако высказывание типа: «я горжусь, что родился белым» или «горжусь, что родился мексиканцем, французом, таджиком, евреем…» означает не более чем позитивное принятие своей изначальной данности, в котором нет ни одного кванта расизма. [ «Расизм» в нем возникает тогда, когда человек, так говорящий (или думающий), выходит из-под контроля политического центра, который сегодня распределяет идентичности, вернее – социальные пустоты вместо них.

Однополярность должна быть не только или даже не столько политической, политика лишь инструмент, сколько антропологической. Сохранять природную данность – расы, цвета кожи, гендера и т. п., – в качестве неотчуждаемой собственности означает так или иначе создавать территорию микровласти, что противоречит идее большой власти, исходящей только из одной точки и распространяющейся абсолютно на все.

То, что на наших глазах при помощи политики перестраивается не только социальное поле, но и лингвистическое путем подрыва базисной для человека семантики, свидетельствует следующий факт: демократы в Палате представителей Конгресса США, с подачи Нэнси Пелоси, ревностно изгонявшей дьявола, президента Трампа, из политической жизни, инициировали рассмотрение законодательным органом пакета правил (речь пока идет о процедурах Нижней палаты), где будут отменены местоимения «он» и «она». Последние предлагается заменить на: «представитель» или «делегат». Слова «отец» и «мать» заменяются на «родитель», а «брат», «сестра» – на «родственник» (siblings). Запрет на использование фундаментальной лексики, если он пройдет (в чем мало сомнений; во Франции в детских метриках уже принято писать «родитель 1», «родитель 2»), должен лишить человека не только его изначально данной биосоциальности, но и к человеческому как таковому. Так, в заявлении Пелоси и главы комитета по правилам Джеймса Макговерна, говорится, что Конгресс намерен решать «вопросы неравенства на основе расы, цвета кожи, этнической принадлежности, религии, пола, сексуальной ориентации, гендерной идентичности <…> путем изменения [использования] местоимений и родственных обращений в процедурах Палаты представителей на гендерно нейтральные».

Повторю: новая антропология ставит целью отобрать не только природную данность, но и лишить человека антропологического основания, на котором пока что строится сам социум. Очевидно, если у тебя нет «отца» и «матери», а есть «родитель», то и нет чувств и эмоций, с ними связанных. Отчуждение через слова постепенно, впрочем, довольно быстро, станет отчуждением биосоциальным. Напомню к слову, что бывший шеф ФБР Дж. Эдгар Гувер придумал (если это он лично) заменить заключенным в тюрьме Алькатрас, самой жуткой в то время, имена на номера, тем самым осуществив цифровизацию заключенных задолго до наступления цифровой эры. Человек без имени, человек-номер, оказывался отчужденным от человеческой семантики и превращался в объект – для пыток и экспериментов. Интересное совпадение: Алькатрас была открыта в 1934 году, в один год с немецким концлагерем Дахау.

Швейцарский профессор Клаус Шваб, основатель и глава (с 1971 года) Всемирного экономического форума, проходящего в Давосе, инженер и экономист по образованию, несколько лет назад озвучил идею «четвертой индустриальной революции»[33]. Если вкратце, речь в идет о тех возможностях, которые нам дают сегодняшние технологии, будь то в сфере коммуникации или в медицине и биологии. Основная мысль Шваба состоит в следующем: человек как биосоциальное, историческое существо, жизнь которого во многом определялась его природными данными плюс социальной средой, перестал существовать. На его место пришел андроид – человекоподобный организм, который можно достраивать, улучшать, программировать и т. п. благодаря современным медицинским технологиям, генной инженерии и смежным дисциплинам. Так, Шваб пишет: «синтетическая биология – следующий шаг. Это даст нам возможность настраивать организмы путем написания их ДНК <…> Возможность редактировать биологию (to edit biology) может быть применена практически к любой клетке, что позволит создавать генетически модифицированные растения или животных, а так же модифицировать клетки взрослых организмов, включая людей»[34]. Далее Шваб ссылается на прогноз, сделанный его командой (Форумом) в 2015-ом: к 2025 году мир превратится в гипер-связную конструкцию, – находящуюся, как мы понимаем, под тотальным контролем единого центра.

Если человека в старом варианте более не существует, и если его, как растение или животное, можно генетически, биологически настраивать (customize) по чьему-то усмотрению, то было бы непростительной наивностью полагать, что мир как гипер-связная конструкция останется в классическом демократическом режиме, то есть будет управляться волей некоего мифического большинства. В своей последней книге о коронавирусе, которая называется «Covid-19: Большая перезагрузка»[35] – вышедшей почти одновременно с моей[36] – Шваб и его соавтор Тьери Маллере, как бы анализируя последствия ковида, на самом деле скорее дают политикам инструктаж по скорейшей реструктуровке пандемического мира. Covid-19 нужно использовать как окно возможностей, а именно: взять под полный контроль первой группой тех, кого Шваб и Маллере относят ко второй группе: общественность (гражданское общество), которая не принимает решения, а подчиняется тем, кто решения принимает – политикам и финансовой элите (гостям Давоса). Проблему авторы видят в разнице временного горизонта, определяющего жизнь этих групп. Далее они пишут: «скорость шока и глубина боли, вызванные пандемией, не будут и не могут быть компенсированы с той же скоростью (mit der gleichen Geschwindigkeit) со стороны политики»[37]. А если так, и политика не в состоянии быстро стать терапией, то как минимум следует удерживать в своих руках то, что Шваб и Маллере называют «адаптивной системой» (adaptives System) – это сам ковид и все те социальные, политические, экономические и прочие эффекты, с ним связанные.

Из в целом верного посыла, что влияние коронавируса на социум во многом зависит от взаимодействия существующих институций – от научного сообщества, врачей и полиции до медиа – авторы делают вывод, вернее – прогноз, который должен обосновать «четвертую индустриальную революцию», но уже идеологически: единственное спасение от хаоса, боли и «черных лебедей» (по М. Насиму) в техноглобализации и скором упразднении национальных государств: «<…> если национальное государство и глобализация процветают, демократия несостоятельна. Если демократия и глобализация снова увеличатся, национальному государству не будет места»[38].

Демократия сегодня – уже не политический строй, а инструмент дистанционного контроля различных групп риска – от зараженных коронавирусом до, как мы увидим ниже, «внутренних террористов» государства