Ментальная карта и национальный миф - Виталий Владимирович Аверьянов

картины мира, картина мира ученых-исследователей гораздо более всеядна и «терпима» к ересям и инакомыслию. Такого рода тезаурус оплодотворяется через обнаружение нового знания как у «врагов», так и у наших «друзей», как у наших предков, так и у наших современников. Для ученого не является травмой то, что он может в этом поле обнаружить для себя ранее неизведанный или малодоступный ему фрагмент. Он этот фрагмент, допустим, постигает, изучает, если по каким-то признакам он для него стал интересен, и ценные элементы данной информации мгновенно могут перемещаться и обогащать его концептуальную картину. Они, как правило, не разрушают его картину, они ее усиливают, но при этом они могут заставить его ее переструктурировать. Другими словами, у него было довольно гармоничное «свое свое», но появилось что-то такое совершенно чужое для него, которое заставило его эту внутреннюю картину переделать, при этом она, по идее, должна стать в конечном счете убедительнее и мощнее.

В области этики и ценностей такого рода «обогатительная фабрика» не работает. Даже если человек обнаруживает, что у американцев или англичан что-то очень здорово функционирует, это не служит основанием для того, чтобы он пересмотрел, подверг ревизии и реформе собственную культурную идентичность и те столпы, на которых стоит его собственная культура. Хотя в истории есть и немало случаев, когда собственную культуру насильно загоняли в рамки чужой. Возьмем, для примера, Петра I. Он сказал, что если у голландцев очень хорошо корабли строят, то давайте бороды брить. И вообще у них там государство хорошо устроено, у них церковь – часть государства, сказал он, и на этом основании взял и патриарха вообще отменил, а Синод превратил в один из департаментов государственной службы. В данном случае мы имели дело с процессом, который носил чрезвычайно травматический характер для национального самосознания, потому что, конечно, брадобритие не проистекало из кораблестроения.

7. Полисемия и ее превращения

Полисемия – защитная форма языка. Если бы язык был плоский, состоял бы из одномерных значений, то он был бы абсолютно беззащитен. Через полисемию действует механизм защиты от проникновения бесполезного или вредного чужого в ментальную картину мира или в национальный тезаурус.

Языковые скрипты как отражения глубинных установок национального тезауруса. Об остраненности в познании и «методе инопланетянина».

Поэтому любая тезаурусная картина, любая картина мира обладает определенными степенями защиты от чужого, чтобы не размыть структуру собственного ядра. Если мы говорим о языке, который, как уже было сказано, является открытой системой, то одним из главных механизмов его защиты является полисемия, то есть многозначность слова.

У каждого языка есть свой неповторимый лик. Поэтому полисемия, многозначность как свойство конкретного языка всегда уникальна. Некоторые лингвисты говорят о наличии так называемых «языковых шумов». Когда слово многозначно, у его основного значения есть ряд неких «хвостов», как у многохвостой кометы. Они производят шумы, часто не позволяющие иностранцам понять, о чем идет речь. Но зато носителям родного языка эти шумы очень помогают, в том числе заглушать посторонние шумы. Язык в этом смысле обладает неким иммунитетом против, скажем так, плоского представления о вещах.

Полисемия, или многозначность, свойственна не только словам: она свойственна любому образу. Вообще, природа образа такова, что его можно истолковать по-разному. Самым ярким примером символической многозначности являются иероглифы. Любой китайский иероглиф имеет минимум четыре, пять значений. Иногда и 10, и 20 и т. д. И китайцы не путаются почему-то в этом деле, а разбираются. Благодаря контексту они восстанавливают смысл.

Через полисемию действует механизм защиты от проникновения бесполезного или вредного чужого в ментальную картину мира или в национальный тезаурус. Полезное чужое язык постепенно вбирает. Кстати, иероглифы в этом смысле выполняют дополнительную функцию, обладая дополнительными степенями защиты по сравнению с алфавитными языками. То есть форма иероглифа – это еще одна степень защиты, и поэтому культуры соответствующих стран за счет иероглифов более устойчивы. В силу его многозначности и символичности иероглиф – это такая штука, которая должна быть пропущена через какой-то другой механизм сознания, чем тот, который заложен в словаре. У китайцев есть пословица «Шенме шан шанг шенме Ге», которую переводят по-разному. Один вариант: «На каждой горе – свои песни». А другой: «На какую гору поднялся, такие песни и пой!» В одном случае констатация, в другом – директива. Это имеет прямое отношение к нашей теме, потому что гора – вот она: национальный тезаурус. Возможно, где-то и чужая песня воспринимается как своя, но у нас-то свои песни находятся в центре нашего тезауруса. Так вот, если к нам поднялся, так наши песни и пой! По-русски: в наш монастырь со своим уставом лучше не соваться!

Само по себе развитие (изменение) слов в языке связано с изменением структуры полисемии: состав значения слова либо сокращается, либо, наоборот, увеличивается, либо центром значения становится что-то другое. Ну, например, довольно долго эволюционировало слово «машина», у него было много синонимичных значений. В частности, в некоторых европейских языках синонимами слова «машина» были слова «тело» и «организм». Потом произошла некая отбраковка лишних значений, и основной куст этой полисемии сосредоточился на тех значениях, которые мы сейчас связываем со словом «машина». Так происходит с большинством терминов и понятий. Происходит взаимный обмен понятий и фигуральных значений.

Одним из принципов развития слова в языке является то, что его буквальные и переносные значения должны быть органичны друг другу. Один из признаков утраты органики – огромный разброс по тезаурусной картине второстепенных смысловых аспектов слова, так называемых коннотаций. Бывает так, что есть слова, у которых все значения лежат близко друг к другу, «в кучке». Иногда расхождения в значениях одного и того же слова доходят до противоположности, до отрицания друг друга, поэтому языки вынуждены с этим как-то бороться, и они отбраковывают слишком далеко ушедшие «хвосты».

У каждого слова своя история. Есть слова, которые время от времени становятся в центр, в фокус идеологического сознания общества. А некоторые остаются на периферии. С теми словами, которые в данный исторический момент находятся в фокусе, как правило, происходят довольно быстрые и мощные перемены. То есть идет интенсивная работа по отбраковке лишнего и мешающего. Мы много об этом говорили на первом семинаре, когда рассматривали такие понятия, как «общество», «свобода», о том, какие мощные перемены происходили в языках в XVIII веке. И со словом «машина», как я показал, произошли перемены, потому что начался рост механистического знания, рост технологий, и это потребовало это слово «почистить» от лишних значений. И его почистили, можно даже сказать, «зачистили». А вопрос о