Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Такие урочища могут быть крайне различны в каж­дую эпоху и к тому же быстро меняются исторически. Но урочища вообще не вечны; и холм, покрытый сосна­ми, и луг и бор в излучине реки, и леса и луга на остро­ве Невы — все это неизбежно исчезнет, изменится, превратится в другое урочище. В масштабах жизни че­ловека это урочище очень долговечное, почти что веч­ное, но это — если мерить одну сущность сроками жиз­ни другой — гораздо более подвижной.

Если же говорить о творениях рук человеческих, то кто сказал, что антропогенное урочище должно быть так же долговечно, как и природное? Совершенно не­обязательно.

Отдельные небольшие урочища складываются там, где участки городской застройки (пусть разного времени, разного назначения) объединены вокруг како­го-то важного элемента городского ландшафта: напри­мер, крупной улицы, площади, аллеи или набережной.

Дворцовая площадь — это урочище, потому что это — сопряженная система фаций городской застрой­ки: мощеной площади, разного типа строений вокруг, арки Генерального штаба, Александрийского столпа, Зимнего дворца.

Точно так же и Исаакиевская площадь — нецельная цельность площади, аллеи, газонов, Медного всадника, Исаакиевского собора, Англетера и других сооружений.

В качестве городских урочищ можно рассматривать и Невский проспект, и Университетскую набережную, и Аллею Энтузиастов, и Площадь восстания.

Между всеми этими урочищами нет четкой грани, переходы между ними проницаемы... Но разве этого нельзя сказать и о природных урочищах? Из одинокой сосновой рощи посреди луга мы без особого труда вы­ходим к холму, на одном склоне которого растут дубы, а на другом — кустарник. Так же с Дворцовой площади мы легко выходим на Невский через арку Генерального штаба. Из урочища в урочище.

Для Санкт-Петербурга очень типичны огромные сооружения и комплексы сооружений — дворцов, хра­мов, учреждений общественного назначения. Каждый такой комплекс включает здания (часто очень различ­ные) и разным способом организованные участки окру­жающего пространства — то есть отвечает всем при­знакам урочища.

Такие «городские урочища общественного назначе­ния», по сути дела, уникальны. Это касается и Зимнего, и Петропавловской крепости, и Менделеевской линии, и Меншиковского дворца, и Михайловского замка. К чис­лу таких урочищ относятся и городские парки — и Лет­ний, и Таврический, и Ботанического института, и рек­реационный комплекс на Каменном острове.

Аничков дворец — это комплекс одностильных, но все же различных зданий, площади двора и парка.

Ботанический институт — это огромный парк, в ко­тором находятся оранжереи, а также в общей сложно­сти девять зданий, возведенных в разное время, в раз­ном стиле и разного назначения. Все эти сооружения объединены только тем, что все это — Ботанический институт Императорской академии наук, а потом — Академии наук СССР.

Можно поставить весьма интересный вопрос, раз­решение которого явно невозможно в масштабах этой книги: как на территории города сопрягаются эти не­большие уникальные урочища? И друг с другом, и с массивами жилой застройки. Ведь соединение несколь­ких таких урочищ образует столь потрясающие места, как Стрелка Васильевского острова или комплекс со­оружений по улице профессора Попова: Электротехническии институт, стадион, окрестности телевизионной вышки, и территориально сопряженный комплекс из нескольких зданий Ботанического института и Ботанического сада, оранжерей и парка.

Наверное, самый сложный для понимания тип урочищ Петербурга — как раз те, о которых пытался пи­сать Д.С. Лихачев, По неизвестной причине букинисты, театралы и издатели журналов выбирают разные места города для своих занятий.

Более того: «в городах и пригородах существуют районы наибольшей творческой активности. Это не просто «места жительства» «представителей творческой интеллигенции», а нечто совсем другое. Адреса худож­ников различных направлений, писателей, поэтов, акте­ров вовсе не группируются в некие кусты. В опреде­ленные кусты собираются «места деятельности», куда тянет собираться, обсуждать работы, беседовать, где обстановка располагает к творческой откровенности (прошу извинения за это новое вводимое мной поня­тие), где можно быть «без галстука», быть во всех отно­шениях расторможенным и в своей среде. Примеча­тельно, что тяга к творческому новаторству возникает там, где появляется группа людей потенциальных или действительных единомышленников. Как это ни пара­доксально на первый взгляд может показаться, но нова­торство требует коллективности, сближений и даже признания хотя бы в небольшом кружке людей близко­го интеллектуального уровня. Хотя и принято считать, что новаторы по большей части люди, сумевшие под­няться над общим мнением и традициями, это не совсем так. К этому стоит приглядеться»[79].

Д.С. Лихачев даже «наметил наличие в Петербурге в первой четверти XX в. районов различной творческой активности».

«Четкая «интеллектуальная граница» пролегала в Пе­тербурге первой четверти XX в. по Большой Неве. По правому берегу, на Васильевском острове, располага­лись учреждения с традиционной академической науч­ной и художественной направленностью — Академия наук с Пушкинским Домом, Азиатским музеем, Кунстка­мерой, Библиотекой Академии наук, являвшейся в те годы значительным научным центром, Академии худо­жеств, Университет, Бестужевские курсы и... ни одно­го театра, хотя именно здесь, на Васильевском острове, на Кадетской линии с 1756 г. стал существовать пер­вый профессиональный театр — Театр Шляхетского корпуса, — того корпуса, где учились М.М. Херасков, Я.Б. Княжнин, В.А. Озеров и др.

Иным был интеллектуальный характер левого берега Большой Невы...»[80], причем «различие правого и левого берега Большой Невы ясно осознавалось в свое время»[81].

Осознается настолько, что когда поэт Жирмунский переселился на другой берег реки, Б.М. Эйхенбаум раз­разился стихами:

Ты был свидетель скромной сей работы.Меж нами не было ни льдов, ни рек;Ах, Витя, милый друг! Пошто тыНа правый преселился брег?[82]

Если переселение одного из «своих людей» тракту­ется чуть ли не как предательство — за этим должны стоять достаточно серьезные причины. Разумеется, при­чины чисто иррациональные... Но ведь должны!

Примерно в той же логике В.Н. Топоров описывает Аптекарский остров — место, где удивительным обра­зом концентрировались люди искусства и богемы[83].

Все эти наблюдения, конечно же, очень неопреде­ленны, нечетки, не имеют строгих очертаний. Авторы видят, что какие-то части города играют особую роль, именно в них концентрируются интеллектуальные силы, собираются люди с общими творческими интересами. И только. В чем тут дело, почему именно этот район го­рода привлекает именно эту профессию или эту твор­ческую группу — этого я даже и предположить не в со­стоянии.

Но независимо от нашего понимания или желания-нежелания понять — интеллектуальные урочища в Санкт-Петербурге были и есть. Иногда можно выделить даже «урочища отдельных профессий». Скажем, в 1970— 1980-е годы «урочищем археологов» был вытянутый треугольник между историческим факультетом Универ­ситета, Кунсткамерой на Васильевском острове (одна точка), Эрмитажем и Институтом археологии на Двор­цовой набережной. Большая часть петербургских археологов жила не здесь — но в этом, почти мисти­ческом треугольнике археологи работали и общались. Дом ученых, где любили встречаться «за рюмкой кофе», находится как раз между Эрмитажем и Институтом ар­хеологии. Одно время молодежь любила собираться в кафе возле Исаакиевской площади (то есть почти не выходя за пределы «археологического треугольника»), но дальше как-то не забиралась.

Прослеживаются и урочища других профессий — по крайней мере, за существование «урочища ботани­ков» и «урочища геологов» я ручаюсь. Но не зная дета­лей, рискую напутать. Скажем, я не поручусь, имело ли «урочище ботаников» форму четырехугольника или тре­угольника. Но тенденция — несомненная.

Что еще важно подчеркнуть — быстроту возникно­вения и исчезновения таких урочищ, их непрочность. Ведь и правда — если даже такое интеллектуальное урочище возникло из-за каких-то особенностей архи­тектуры в этой части города (что очень трудно и по­нять, и доказать), то такое интеллектуальное урочище не оказывает никакого влияния на местную архитекту­ру. Что изменилось от того, что именно в этом полупод­вале было кафе «Бродячая собака»? Да ничего!

Скорее удивления достойно, что Васильевский ост­ров как был сто пятьдесят лет назад, так и остался до сих пор местом жизни и работы академической интел­лигенции. Впрочем, где же еще и базироваться акаде­мической интеллигенции, как не вокруг Университета и Библиотеки Академии наук? Это уже не мистика, а часть планировки города в целом.