Искусство просвещать. Практическая культурология для педагогов и родителей - Евгений Александрович Ямбург

семидесятых, и в восьмидесятых, они, уже ветхие и совершенно бессовестные, продолжали писать доносы уже на тех, кто уезжал в Израиль, кто носил на шее спрятанный под кофтой маген-Давид, «щит Давида». Или на тех, кто носил крестик и в храм ходил молиться, когда был Афганистан, когда наших пацанов забирали. А потом на тех, кто открывал свои частные фирмы, они назывались «кооперативы».

По меткому выражению бабушки Агнии, «только на вшей нельзя написать донос, а люди со своими поступками и мировоззрениями всегда есть. И обязательно найдутся гниды, которые настучат. А после они селятся в понравившиеся квартиры или хапают чужой бизнес. Тех, кому испортили жизнь».

Весь этот горький опыт впитывает серыми клеточками мозга и всеми порами души восприимчивая Лиза. Это все тот же многожильный провод отечественной истории, в равной степени обнаженный и в романе Марианны Гончаровой, и в романе Наума Нима.

Пока Лиза дома, среди любящих людей, все идет нормально. Девочка находится в устойчивой ремиссии, ей уже разрешено (о счастье!) выходить на улицу, вскоре она закончит надомное обучение и получит возможность воссоединиться со своими сверстниками в обычной школе.

Почему же тогда по мере чтения романа усиливается тревога за судьбу ребенка, нарастает предощущение приближающейся трагедии? В романе Наума Нима напряжение нагнетается наличием детективной фабулы. Здесь – другая драматургия. Скоро Лизе предстоит выйти в открытое пространство жизни. Там она неизбежно окажется на пересечении двух миров. Мира культуры, который взрастил эту девочку и в котором, согласно Дитриху Бонхёфферу, господствует подлинный аристократизм с его незыблемой иерархией ценностей, – и мира всеобщего «обыдления». Столкновения не избежать. Эти несовместимые миры сойдутся в клинче, а потому трагедия неминуема.

Название романа Марианны Гончаровой «Тупо в синем и в кедах» – зримая метафора обыдления. При поступлении Лизы в школу родители должны приобрести ей форму: светло-синий пиджачок и юбку. Наше неизбывное желание всех униформировать хорошо известно, что́ на этом заострять внимание. Впрочем, я знаю директора, который даже своих учительниц одел точь-в-точь в такую форму, да еще с пилотками. В них они – вылитые стюардессы. Справедливости ради надо сказать, что эта светлая мысль посетила его после визита в школу одной важной персоны, которая накануне выборов пожелала встретиться с народом в лице учителей. Условия встречи были заранее оговорены службой охраны. Встреча должна проходить в учительской, куда приглашаются женщины-педагоги не старше тридцати лет, одетые в синие юбки и пиджаки.

Кеды же в романе Гончаровой не те китайские матерчатые тапки с двумя мячами на щиколотке, в которых мы, пожилые люди, форсили во времена своей оттепельной молодости. Сегодня это дорогой бренд, в них щеголяют эстрадные дивы и жены олигархов.

Так сошлись воедино тоталитарный тренд унификации и модный коммерческий бренд. Согласно рекламе, мы можем лицезреть очередной гибрид – шампунь и кондиционер в одном флаконе. Увы, он такой не один. Гибридные войны, гибридные политические режимы и т. п. – все это очевидные приметы нашего времени.

Но разговор о школьной экипировке придется продолжить. И Лиза мечтает о прикольном рюкзаке, точнее – не дает себе права мечтать, поскольку понимает, что у семьи денег на него нет. Но он у нее появляется. (Тот самый эпизод, после написания которого заплакала автор романа.) Рюкзак появился благодаря подруге Лизы – Лали. Лали ходит заниматься к Полине Игоревне английским языком. Лали – грузинка. Семья бежала из Абхазии, когда началась гибридная война. Три дня они скрывались в ущелье, где братик и бабушка умерли от голода. Спас их вертолетчик. Лиза и Лали приходят к выводу, что обе они беженки: Лиза – от болезни, Лали – от войны.

Отец Лали смог наладить свой бизнес на новом месте. Он-то и нашел деликатную, не унизительную форму для своего подарка. Но важно не это, а то, как он объяснил мотивы своих действий. Общение с Лизой сделало его дочку, пережившую детскую военную травму, намного мягче и терпимее. Опять точное попадание автора. Мы почему-то убеждены в том, что здоровый с его помощью необходим больному и тем самым осчастливливает больного, делая ему одолжение. На самом деле еще неизвестно, кто кому нужен больше: здоровый больному или больной здоровому. Мне не раз приходилось убеждаться в том, что больные дети с их мужеством и стойкостью, проявляемыми перед угрожающим жизни заболеванием, способствуют оздоровлению так называемых здоровых, расставляя по местам истинные и ложные ценности, развеивая мнимые страхи и тревоги.

Наконец экипировка к школе закончена. Но оказывается, что такому ребенку, как Лиза, не так-то легко вернуться в «нормальное» учебное заведение. Директор школы делает все от него зависящее, чтобы отказать в приеме. «Скоро же годовые контрольные уже. И срезы! Она нам рейтинг понизит». Кроме того, Лиза в маске, что вызывает опасения тех, кто верит, что рак заразен. Это абсолютная чушь, ибо маска защищает ослабленный после болезни иммунитет самого ребенка. Но это пещерное представление о природе рака достаточно распространено среди обывателей, включая учителей и директоров школ. В чем мне лично приходилось не раз убеждаться, решая проблему устройства детей, вернувшихся из клиник в свои родные города.

У Лизы происходит «облом», ее не зачисляют в элитный класс, где учится ее подруга Лали. В школе объясняют, «что в классе „А“ занимаются лучшие гимназисты города, победители всяких олимпиад и конкурсов, и надо заслужить, чтобы в этом классе учиться». И этот мотив не нов. Интеллигентная и не по годам начитанная Лиза, знающая наизусть классическую и современную поэзию, зачитывающаяся Сэлинджером, Давидом Самойловым, обожающая мультфильмы Гарри Бардина, попадает не в класс, где у старшеклассников по-хорошему поехала крыша на «Розе Мира» Даниила Андреева, а в обычный общеобразовательный класс. Обидно, но придется адаптироваться.

Тем более что к необходимости социальной адаптации ее исподволь готовит та же Полина Игоревна. Но в сознании Лизы никак не укладываются две абсолютно противоположные установки. С одной стороны, Полина учит, что с любыми людьми надо искать общий язык: «Это не значит английский, украинский, испанский. Это значит совсем другое». А с другой стороны, она страшная ханжа, ибо запрещает девочке произносить жаргонные слова и предписывает облекать свои желания в завуалированную форму. Вместо «Я хочу в туалет» надо говорить: «А где у вас помыть руки?» Ситуацию проясняет баба Агнешка. Полина часть жизни провела на нарах с уголовницами, где нецензурная брань была нормой жизни, а блатная феня – единственным языком общения, который в силу необходимости освоила аристократичная Полина. Но, выйдя из заключения, она убрала из своей лексики непристойные слова. Это был ее протест против вселенской грубости и обсценной лексики.