Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Ранний Г.Уэллс пугал читателей то ядовитыми ра­зумными муравьями из Амазонии, которые к 1950 году «откроют Европу»[61], то неведомыми и жуткими летучими тварями, живущими на острове Ява[62], то орхидеями-лю­доедами[63].

Повзрослевший же Г. Уэллс написал не менее жут­кую историю «войны миров»[64] — такой же по смыслу, но уже космический «жутик».

Сегодня напугать марсианами можно разве что жи­телей самых глухих уголков Африки, и вот Р. Хайнлайн переносит действие на какой-то из «спутников Тита­на» — оттуда нападают на землян отвратительные слиз­няки, подчиняющие человека своей воле[65].

В принципе места неведомые и потому опасные мо­гут переноситься бесконечно долго и на любое рас­стояние от Земли, от этого ничего не изменяется.

Север лежит за пределами освоенных человеком земель... По крайней мере, за пределами земель, осво­енных цивилизованным человеком. Это — типичная «не­ведомая Земля». Драматичнейшая история исследова­ния Севера, бесконечной «борьбы со льдом»[66] даже в начале XX века не привела к «покорению» Севера. Еще в середине — конце XIX века высокие широты «украша­ло» здоровенное белое пятно, а Жюль Верн с полным основанием заставлял своих героев обнаружить, что окрестности Северного полюса совершенно свободны ото льда, — для таких предположений были все основа­ния. Говоря попросту — могло быть решительно все, что угодно[67].

Уже в самом конце XIX — в начале XX века скачки к Северному полюсу Пири и Кука в 1906 году, попытки Ф. Нансена достичь его на корабле «Фрам» в 1900-м, а генерала Нобиле на дирижабле в 1928 (!!!) доказывают одно — даже в это время, и даже самой цивилизован­ной части человечества Север предельно плохо извес­тен.

Если посреди Ледовитого океана может быть свобод­ное ото льда море, а посреди Гренландии — теплый оа­зис и при нем — поселок бежавших от цивилизации раз­бойников, то ждать с Севера можно всего, что угодно.

И уж тем более ждать с Севера можно всяких... ну, будем выражаться мягко — всяких необычных существ. И действительно: на протяжении всей истории Европы Север всегда был источником разного рода мифов о всевозможных неприятных существах, а в античное время рассказывали даже о Севере как области, где дей­ствуют другие физические законы.

И уж, во всяком случае, историй про чудовищ типа одноногих людей, волосатых великанов с наклонностя­ми к людоедству, гигантских троллей, троллей менее зловещих разновидностей, про пульпа, Снежную коро­леву, Короля Мрака и других невеселых созданий ходи­ло невероятное количество в Средневековье, продол­жало ходить в Новое время и продолжает ходить до сих пор.

Интересная деталь: но судя по всему, мифы о «дру­гих» в культуре северных народов живут как-то иначе, чем на юге. В Средневековье рассказы о встречах с «другими» — с разумными созданиями нечеловеческой породы, с нечистой силой — ходили по всей Европе, включая теплые страны Средиземноморья. В Италии и на юге Франции рассказывали на редкость неприятные истории про оживающие статуи (литературную версию такой истории приводит П. Мериме[68], и, уверяю вас, он опирался на народные рассказы). Карликов, чертей и ведьм, привидения и вампиров видели постоянно и по всей Европе.

Но наступило прозаическое, скучное Новое время, а особенно тоскливый XIX век — век науки, техники и железных дорог. И массового образования. Из народ­ной культуры стремительно стали исчезать фольклор­ные персонажи, сохраняясь только в самых низовых слоях национальных культур.

А вот на Севере, особенно в Скандинавии и Шот­ландии, почти не произошло исчезновения этих созда­ний из самого актуального, повседневного пласта куль­туры. По страницам далеко не фантастических повестей и романов Сигрид Унсет и Сальмы Лагерлёф постоянно расхаживают то лесные девы, то великаны, то еще кто-то не очень симпатичный. Просто поразительно, с ка­ким удовольствием рассказывают финны всевозможные жутики про водяных, русалок, привидения и встающих покойников! Причем рассказывают вовсе не глупые, не малокультурные люди, а самые что ни на есть образо­ванные и просвещенные. И рассказывают чаще всего в жанре былички, то есть как о подлинных происшествиях.

Этому есть полнейший аналог в России — тот пласт не всегда ушедшего в прошлое фольклора, который жил и сегодня живет на Русском Севере. Фольклора, скорее преображенного, чем измененного современной цивилизацией. Уже в XX веке для русского северянина леший или водяной были не просто мифологическими персонажами, а совершенно реальными существами — такими же, как сосны или медведи. И современный ав­тор описывает встречи с ними живых свидетелей, с ко­торыми беседовал лично сам[69]. Любопытно — но ведь таких историй и правда совершенно нет на юге России, скажем, на Кубани.

Может быть, действительно в Скандинавии и на Русском Севере нечисти больше, и она активнее и зло­вреднее, чем на юге; а может быть, дело все же в осо­бенностях культуры северян. Не буду спорить, предло­жу свое объяснение — просто на правах гипотезы, не больше. А что, если даже коренные жители Севера ощущают — Север — это экстремальное для человека место обитания?

Ведь Север все время испытывает расстояниями, ненаселенными пространствами, дефицитом тепла и света. Человеку все время очень наглядно показывает­ся: ты тут не хозяин! Если для итальянского крестьяни­на леса и пустоши — это только «пока не расчищенное» пространство, то из заваленной снегом избушки (пусть в ней вполне тепло и уютно) видится совсем иной, гораз­до менее комфортный для человека мир. Мир, для жиз­ни в котором человеку надо затрачивать много сил, времени и энергии (хотя бы избушку топить).

Даже родившись на Севере, даже любя Север как ро­дину, чувствуя себя плохо в любом другом месте, человек одновременно чувствует себя на Севере не так уверенно, не так психологически комфортно, как на Юге.

В результате, Севера боятся и о Севере рассказы­вают страшилки жители более благодатных земель; те, для кого Север — малознакомая земля за их родными пределами.

Жители Севера тоже побаиваются своего местооби­тания и психологически готовы делить его с существа­ми не своей породы. Видимо, и северяне, независимо от числа прожитых на Севере поколений, чувствуют — их земля экстремальна для обитания человека. И чело­век на ней — не единственный возможный хозяин.

Жизнь в Петербурге — это жизнь на той же широте, на которой находятся и Скандинавия, и Русский Север. То есть в месте, где слишком много экстре­мальных факторов. Петербург испытывает пронизы­вающим сырым холодом, темнотой, метелями, наводне­ниями, коротким летом, удивительными красками на его мерцающем небе, болотами. Петербург — это Север в той же степени, что и Скандинавия.

Одновременно с этим жить в Петербурге — это все время ощущать, что находишься на границе обитаемого мира.

Любая граница, любое соседство с «не своими» ландшафтами вызывает эффект напряженности, психо­логического ожидания вторжения чего-то неприятного. Чем менее известное и понятное лежит за границей — тем больше, естественно, и страхов.

Жить на берегу моря — значит подумывать о кракене и пульпе, морском змее и Летучем голландце.

Жить на границе со Скандинавией, Германией, Ев­ропой — значит все время побаиваться внезапного уда­ра, войны, измены, обмана, катастрофы. И конечно же, это означает измышлять и те коварства и враждебные намерения, которых нет, стократ проигрывать в рома­нах и в статьях образ врага, опасности, страхи. Так ведь и из жителей побережья мало кто общался с пульпом или вытаскивал из сетей морского змея. И далеко не всякий швед видел в хлопьях несущейся метели санки Снежной королевы.

Что же означает жить на краю обитаемой земли? Это означает все время ожидать появления «иного». То­го, кто живет за пределами человеческого жилья.

Во время природных экстремумов, когда человече­ское бытие еще менее комфортно и благополучно, чем обычно (наводнения, штормы, метели, зимний мрак и т.д.), ожидание «другого» неизбежно усиливается.

Часть V

АНТРОПОГЕННОЕ УРОЧИЩЕ, ИЛИ ПЕТЕРБУРГ КАК МЕСТО-РАЗВИТИЕ

Родиной этноса является то сочетание ландшафтов, где он впервые сложился в новую систему. С этой точ­ки зрения березовые рощи, ополья, тихие реки Волго-Окского междуречья были такими же элементами складывавшегося... великорусского этноса, как угро-славянская и татаро-славянская метисация, принесен­ная из Византии архитектура храмов, былинный эпос и сказки о волшебных волках и лисицах. И куда бы ни забрасывала судьба русского человека, он знал, что у него есть «свое место» — Родина.