Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

же энтузиазмом, ответят и на такие вопросы. Однако попытаемся отступить от инерции готовых ответов, воспроизводящих готовое знание. Даже, если градус решимости грозит заметным снижением. Сменим оптику вопрошаний. Присмотримся к тому, что осталось в тени исходного вопроса. Разве в постановке темы сегодняшнего обсуждения не заявляет о себе некое «подразумеваемое», которое уже давно переиздано всем здесь присутствующим нашей общей культурной ситуацией? И разве это «подразумеваемое» не есть живой нерв действительно занимающего нас вопроса? Конечно, не вопроса о том, что такое искусство, искусство как таковое, не вопроса о том как должно мыслить феномен искусства. В такой архаическо-эссенциалистской постановке сюжеты эти мало кого волнуют. По-настоящему волнующий нас вопрос сводится к другому: что такое современное искусство? Искусство это или не искусство? Морочат ли нам голову с тем, что «я тоже так могу» или нет? И чем на самом деле занимаются его представители? Давать ли Министерству деньги на поощрение этого искусства либо, напротив, урезать? И вообще – не похоже ли здесь все на сказку Андерсена про голого короля? И тогда чем плоха инерция готовых ответов и веками проверенных критериев, если она разрывает круговую поруку обмана?..

Согласимся: и в самом деле – никаких наслаждений, восторгов, анафор и тому подобных восхождений и вознесений к прекрасному, о которых учит эстетика готовых ответов, современное искусство не обещает. Здесь мы имеем дело с некоей новой действительностью. И если ее проблематика каким-то образом будет обсуждаться и на последующих круглых столах – самое время уже сейчас обернуться к теме современного искусства.

Надо сказать, что тема эта болезненна не только для постсоветской России. В 1948 году Ханс Зедльмайр (крупнейший австрийский искусствовед XX века) выпустил своего рода манифест, который назывался «Утрата середины». Прежде, в 1933 году он защитил диссертацию, вступил в национал-социалистическую партию, спустя три года возглавил кафедру истории искусства Венского университета, где был продолжателем знаменитой венской школы искусствознания. Как вы знаете, в Германии и в Австрии современное искусство до 1945 года было поляризовано: на одном полюсе – партийное искусство для народа, на другом – антинародное дегенеративное искусство.

Так вот Зедльмайр, который продолжил искусствоведческую работу и после того, как его на короткое время отстранили от преподавания из-за пребывания в нацистской партии, в своем манифесте «Утрата середины» обрушился – теперь с позиций убежденного христианина – на искусство модерна как силу, ведущую к уничтожению искусства вообще. Уничтожение это, обусловленное стремлением искусства к автономии, проявилось, по мысли Зедльмайра, в обращении к низшим сферам: к примитивным, варварским, архаичным, неорганичным, механическим, патологическим, хаотическим началам. Причина тому – пренебрежение высшими, духовными, гуманистическими принципами. Оно-то и привело к утрате той смысловой середины, которую занимает человек между низменным и возвышенным, чувственным и духовным.

Конечно, поляризация, о которой говорил Зедльмайр, отличается от той, что господствовала в Германии и Австрии до 1945 года. Однако его диагностика нового искусства, опирающаяся на метафоры болезни и здоровья, не может не насторожить. Уподобление искусства модерна и авангарда душевным болезням (скажем, экспрессионизм – это депрессия; футуризм – маниакально-психотические нарушения; сюрреализм – шизофрения, ну и так далее) невольно побуждает вспомнить знаменитую мюнхенскую выставку «Дегенеративного искусства» 1937 года. И хотя Зедльмайр обошелся без определения что такое (настоящее) искусство, утверждаемая им дихотомия больного и здорового, конечно же, подразумевала и правильные ответы, и руководящее знание верных дефиниций.

Для чего этот экскурс в недавнее прошлое? Полагаю, если мы хотим ближе подобраться к актуальной проблематике искусства, вопрос о том, «что такое искусство», рассматриваемый в логике идеологических противостояний, вряд ли будет продуктивным. Прежде всего потому, что за ним просматривается всё та же дихотомия настоящего искусства и псевдоискусства (либо вовсе неискусства). Притом, в исторической, темпоральной перспективе. Вот там – подлинное искусством здесь – его современное иное: неискусство или псевдоискусство. Конечно, дихотомия эта ложная. Однако ложь и мнимость ее обнаруживаются не через эссенциалистские формулы, но в пристальном внимании к миру современного искусства. И упор лучше делать не столько на слове «искусство», сколько на слове «современное». Внимание к «современному» ближе подведет нас к проблематике и, соответственно, к прояснению ситуации с искусством здесь и сейчас.

Понятно: говоря «современное» мы сразу попадаем в пучину смыслов, которые, разумеется, не сводятся к темпоральному измерению. И поскольку у меня мало времени, я постараюсь предельно кратко, тезисно обозначить лишь некоторые важные координаты последующего движения.

Особенность современности, о которой идет речь – сейчас я не говорю ни о модерне, ни о постмодерне, ни о пост-постмодерне, но об одной из примечательных особенностей современного искусства – состоит в том, что эта современность опускает шлагбаум перед той философией и эстетикой, на языке которой издавна принято рассуждать об искусстве. Сегодня кураторская власть философского суда над искусством утратила свои права, свою легитимность. Для современной арт-системы философия лишь материал, подспорье: повод, мотив, пример, иллюстрация, упаковка… Перемена знаменательная, симптоматичная. Поэтому искать ответы на вопросы о современном искусстве здесь, в институте философов – значит обращаться не по адресу. Хотя, разумеется, и здесь есть свои знатоки, однако знание их – в прямой зависимости от причастности к миру современного искусства.

Здесь пора вспомнить эссе-манифест художника Джозефа Кошута под названием «Искусство после философии». Речь шла о том, что искусство вступило в ситуацию или эпоху после философии. Нет, не потому что философия как академическая дисциплина закончилась. А потому, что само искусство находится в ситуации после философии как эстетики. Эстетика в ее традиционных значениях более не применима к современному искусству. Искусство само стало одной из форм философии в лице собственных теорий и практик мысли о мысли: мышления в искусстве и об искусстве средствами искусства. Манифест Джозефа Кошута – основателя, одного из пионеров концептуального искусства, которое является сегодня одним из ведущих течений в искусстве – это манифест самого искусства. В том же эссе (1969 год) он говорит: «Быть художником сегодня – означает задавать вопросы о природе искусства». Казалось бы именно то, к чему призваны философы. Но нет: на почве искусства их ответы бесплодны. Ведь согласно современному искусству, чтобы задавать вопросы о природе искусства нужно быть-в-искусстве, быть художником. Готовы, способны ли к этому философы? Напомню: вопрошания современного художника начинаются в замкнутом круге тавтологии, сформулированной известным абстракционистом Эдом Рейнхардтом: «Искусство – это искусство-как-искусство, и все остальное не имеет к нему отношения»… И если вы продумаете ситуацию, вы поймете почему философия «не имеет отношения к искусству» с точки зрения философствующего или теоретизирующего современного художника.

Вопросы, обращенные художником к искусству – это и мыслительные, и дискурсные практики, которые