Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж - Василий Элинархович Молодяков

исторические проблемы, она стала мощным фактором не только духовной и идейной, но социально-политической жизни позднетокугавской Японии. Движущей силой исторического действия являются классы (в метафизической интерпретации, касты), но массовому действию неизбежно предшествует интеллектуальная и организационная работа одиночек, потому что большие группы на это не способны. Мы будем исходить из теории «смены элит» В. Парето, согласно которой наряду с элитой существует «контр-элита», типологически идентичная ей, но находящаяся в оппозиции. В критические периоды истории происходит смена элит (которые, как правило, просто меняются местами) и, соответственно, смена идеологий, но само фундаментальное соотношение «элита – массы» остается неизменным. Контр-элита противопоставляет себя правящей элите как организационно, так и идеологически, причем идеологическая, духовная оппозиция, как более «безобидная», формируется раньше. «Школа национальных наук» была идейной (а в некоторых отношениях уже и организационной) оппозицией режиму сёгуната с его опорой на неоконфуцианство и стремлением к автаркии, к «подмораживанию» структур и порядков, отживших свой век. Разумеется, нельзя объяснить события Мэйдзи исин только воздействием «национальной науки», но именно она вкупе с возрождавшимся синто стала ее духовной, идеологической и пропагандистской основой.

В вопросе о социальной базе «школы национальных наук» важен и другой момент. Будучи учением элитарным (хотя эта элита и находилась в оппозиции), идеи школы тем не менее нашли распространение в неаристократических кругах, хотя Норинага стремился внедрить их именно в среду киотосской аристократии, окружавшей императора и враждебной эдосскому сёгунату. Разумеется, в ряды школы активно вливались представители самых разных родов, потерпевших поражение от клана Токугава в борьбе за объединение Японии и стремившиеся к реваншу. Однако лишь около 1/6 ее адептов принадлежали к высшему сословию; остальные – горожане, священнослужители, зажиточные крестьяне и, наконец, купцы, стоявшие на самой нижней ступени тогдашней социальной иерархии си-но-ко-сё. Оппозиционное по сути и по духу, учение «школы национальных наук» не могло найти столь уж широкой поддержки в самурайской среде, тем более что оно выступало с достаточно резкой критикой конфуцианской этики, считая ее застывшей и уже не соответствующей времени и ситуации. Что же касается вопроса об «антифеодальном» характере этого учения, то он в данном контексте представляется второстепенным. Объективно, выступая в качестве контр-элиты, «школа национальных наук» была противником феодального правительства бакуфу, но собственно политический аспект ее деятельности во многом был привнесен извне. Иными словами, она ставила себе целью тотальное возрождение Традиции, а не борьбу с феодализмом, но на каком-то этапе интересы сил, преследовавших эти цели, совпали.

«Государственный организм» и консервативная революция

Рассматривая наследие «школы национальных наук» в контексте эволюции японской национальной идеи, необходимо обратиться к концепции кокутай, что наиболее точно можно перевести на русский язык как «государственный организм» (в специальной литературе этот термин принято использовать без перевода). Учение о кокутай было разработано в первой половине XIX в. «школой Мито» (Мыто гакуха), менее оригинальной в философском отношении, нежели «школа национальных наук», но столь же контр-элитарной и более политически активной[6]. Формально конфуцианская, но впитавшая многое из традиции синто и «национальной науки», «школа Мито» является характерным примером синтеза этих идейных тенденций.

Концепция кокутай стала основой философии этой школы, а позднее – официальной идеологической и правовой доктриной мэйдзийской Японии. Согласно учению «школы Мито» во главе с Аидзава Сэйсисай (1782–1863), кокутай – специфически японская национально-государственная общность, объединяющая в единое живое целое: на первом уровне мир богов ками и императора (первосвященника синто), на втором – японский народ (потомков богов) и на третьем – Японские острова (творение богов), мир живой природы вне богов и людей, поскольку принципиально не-живой природы в синто, как и в большинстве восточных традиций, нет. Формированию такого миропонимания, безусловно, способствовали гомогенность японцев, почти два столетия полной самоизоляции и, конечно, фактор островного положения – географическая замкнутость и геополитическая завершенность, организованность Пространства, имеющего как политико-географическое, так и сакрально-географическое значение. В то время Японии было легче, чем любой другой стране, осознать себя именно единым «организмом».

Разумеется, подобная концепция появилась не случайно и не на пустом месте. «В Японии веками складывалось представление о государстве как сложном организме <выделено мной – В.М>, континууме, жизнь которого обусловлена определенным типом связи всего со всем. Все связывалось воедино не законоположениями и не конституцией, а Небом, т. е. законами самой природы, реализованными в конкретных этических принципах», – пишет Т.П. Григорьева[7]. Возвращаясь к теории кокутай, напомним, что учение о государстве как едином целом, как организме высшего порядка, рождающемся, живущем и умирающем по своим законам, – «органическая теория государства» – доминировало в германской, точнее прусской, политической мысли с конца XVIII в., где его создали и развили современники Норинага и Хирата – И.Г. Гердер, И.Г. Фихте и Г.Ф.В. Гегель. Позднее эту школу представляли прусские этатисты Э.М. Арндт, Г. фон Трейчке, П.А. де Лагард, Х.С. Чемберлен и консервативные революционеры А. Мёллер ван ден Брук и О. Шпанн. Сходный вариант этого учения – «государство как форма жизни» (Staat als Lebensform) – был разработан в начале XX в. шведским геополитиком Р. Челленом, который в свою очередь опирался на труды немецкого географа и политолога Ф. Ратцеля. Учение о кокутай сформировалось, конечно, совершенно независимо от европейских теории, но их глубокое внутреннее сходство несомненно.

Однако существовала и принципиальная разница. Европейская «органическая теория государства» изначально претендовала на универсальность, на пригодность для всех государств и эпох всемирной истории, в то время как теория кокутай говорила о специфически японском феномене, уникальном и неповторимом (почему этот термин иногда переводят описательно «уникальная японская государственная сущность»). Иными словами, она как бы отказывала другим государствам в праве на «органичность», видя в них лишь «механизмы». Уникальность кокутай стала основой японской националистической идеологии в первой половине XX в. в качестве главных доказательств этой уникальности использовались такие, популярные еще с XIV в., аргументы как существование «непрерывной в веках» династии императоров божественного происхождения и то, что территория Японии никогда никем не завоевывалась. В этом она решительно противопоставлялась остальному миру. В 1941 г. правовед и видный идеолог национализма барон Хиранума Киитиро (1867–1952), в то время министр внутренних дел, заявил: «Японское государственное устройство не имеет аналогов в мире… В других странах династии основывались людьми. Именно людьми поставлены у власти короли, императоры и президенты в других странах, и лишь в Японии престол унаследован от божественных предков. Поэтому правление императорского дома – это продолжение деяний божественных предков. Династии, созданные людьми, могут погибнуть, но трон, основанный богами, неподвластен воле людей»[8].

Концепции кокутай была вызвана к жизни необходимостью идейного обоснования возвращения императору всей полноты не только духовной, но и реальной, политической власти в стране.