Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади - Борис Николаевич Тихомиров

«открыть в Петербурге публичную адвокатскую контору», — его прототип уже осуществил.[91] Кстати, если вернуться к повестке из полицейской конторы, благодаря которой мы узнали, что стряпчий Павел Лыжин был кредитором Достоевского, то показательно, что и два других лица, фигурирующих в этом документе, также стали прототипами персонажей «Преступления и наказания»: крестьянин Пушкин превратился в романе в содержателя распивочной Душкина (это ему маляр Миколка приносит в заклад найденные им сережки, которые, прячась в квартире второго этажа, обронил после преступления Родион Раскольников; в черновиках он тоже не однажды именуется именем своего прототипа), а подписавший повестку «за квартального» подпоручик Алексей Макаров послужил прообразом помощника квартального надзирателя «поручика Пороха», с которым у героя романа произошел конфликт в полицейской «конторе».[92] Эти наблюдения, приоткрывающие творческую лабораторию автора «Преступления и наказания», делают еще более доказательным указание Л. П. Гроссмана на Лыжина как прототип Лужина.

М. М. Достоевский. Фотография начала 1860-х гг.

П. Боклевский. Петр Петрович Лужин. Рисунок. Начало 1880-х гг.

Надо полагать, что Достоевский, «склонный казнить своих врагов образными памфлетами»[93], наделил глубоко антипатичного жениха Авдотьи Романовны и нравственным обликом своего кредитора. Л. П. Гроссман, занимавшийся личностью П. П. Лыжина, установил, что в сентябре 1866 г., когда Достоевский работал над пятой частью «Преступления и наказания», имя адвоката Лыжина мелькнуло в прессе в связи с делом Дмитрия Каракозова. Подсудимым на этом судебном процессе «было предложено выбрать себе адвокатов. Худяков пожелал иметь защитником В. П. Гаевского, Ишутин — Д. В. Стасова, Юрасов — П. П. Лыжина»[94]. Однако последний — единственный из всех избранных подсудимыми адвокатов — от участия в процессе отказался. Можно предположить, что выбор 24-летнего Дмитрия Юрасова не был случайным и, подобно персонажу Достоевского, Павел Петрович в предшествующие годы также поддерживал отношения в среде «прогрессистов» с целью «забежать вперед и заискать у „молодых поколений наших“», однако с изменением внутриполитической конъюнктуры решил демонстративно порвать свои прежние с ними отношения. Впрочем, сам Лыжин объяснял свой отказ тем, что «он никогда не занимался уголовными делами»[95], хотя и неискушенному в юриспруденции человеку ясно было, что это дело не столько уголовное, сколько политическое.

Мы, к сожалению, не располагаем портретом Павла Петровича Лыжина, но, когда стараешься представить его себе, невольно в воображении возникает образ Петра Петровича Лужина, как описал его Достоевский («чопорный, осанистый, с осторожною и брюзгливою физиономией») и как в фильме Льва Кулиджанова «Преступление и наказание» (1969) его великолепно исполнил замечательный актер Владимир Басов.

Достоевский на спиритическом сеансе

Соседний дом № 6 по Невскому проспекту также сохранил до нашего времени (за исключением надстройки уже в XX в. пятого этажа) свой исторический облик таким, каким его видел Достоевский. Построенный по типовому проекту еще в 1770-е гг., он мало отличался от соседних домов № 4 и № 8. В начале 1830-х гг., когда его хозяином был купец 1-й гильдии X.-Д. Таль, фасад здания был несколько поновлен архитектором А. Ливеном в духе позднего классицизма, и последующие владельцы больше не предпринимали попыток каких-либо радикальных перестроек.

Со второй половины 1840-х гг. до конца XIX в. домом владели члены семейства Фольборт.[96] Первой из них источники[97] называют Эмилию Христиановну фон Фольборт, урожденную Таль (1806–1875).[98] Очевидно, этот дом она получила в приданое, выходя замуж, но, может быть, и по семейному разделу. Скорее всего, она и была хозяйкой дома вплоть до своей смерти, хотя в краеведческой литературе домовладельцем часто называют ее мужа, известного доктора медицины и хирургии, минералога и палеонтолога, члена Императорской академии наук Александра Федоровича Фольборта.[99] Он умер весной 1876 г., вскоре после смерти жены, буквально через несколько месяцев. И с этого времени домом владел их сын Владимир Александрович Фольборт.

Дом Фольбортов интересен для нас не только тем, что в нем некогда располагался магазин табачной фабрики брата писателя и что в него, возможно, захаживал прототип одного из персонажей «Преступления и наказания» — присяжный стряпчий Павел Петрович Лыжин, живший в соседнем доме № 4 (см. предыдущую главу). Документально засвидетельствовано, что в середине 1870-х гг. хотя бы раз здесь побывал сам Достоевский (и этот адрес дважды зафиксирован в его записной книжке). Причем посещение им квартиры одного из жильцов дома Фольбортов нашло отражение в печати: о событии, имевшем здесь место 13 февраля 1876 г., упоминал сам Достоевский на страницах «Дневника писателя»; его также освещали в прессе писатели Н. С. Лесков и П. Д. Боборыкин.

Дело в том, что в 1860–1870-е гг. в этом доме жил известный петербургский спирит Александр Николаевич Аксаков (1832–1903) и во второй половине 1870-х гг. в его квартире регулярно проходили спиритические сеансы, к которым было приковано внимание прессы и всех петербургских обывателей.

Портрет спирита А. Н. Аксакова. Гравюра на стали. Париж. 1906

Спиритизм получил распространение в Америке и Западной Европе с середины XIX в. Сведения о начале спиритических сеансов в России восходят к первой половине 1850-х гг. — времени Крымской войны. Интересно, что спиритизму отдала дань сестра Пушкина — Ольга Сергеевна Павлищева. Ее сын Лев Николаевич, племянник поэта, сообщает в воспоминаниях, что после одного из сеансов «столоверчения», происходившего в Москве, в доме П. В. Нащокина, на котором вызывали «тень Пушкина», его мать даже сожгла написанную ею «Семейную хронику», ибо таково будто бы было требование духа ее гениального брата.[100]

Упоминание в этом контексте О. С. Пушкиной-Павлищевой имеет для нас особый интерес, поскольку в 1863–1865 гг. Достоевские и Павлищевы были соседями по даче в Павловске и писатель тесно общался с сестрой великого поэта.[101] Интересно, затрагивали ли они в своих разговорах тему спиритизма?

Впрочем, мы не встречаем ни слова о спиритизме в текстах Достоевского 1860-х гг. — ни в художественных, ни в публицистических, ни в эпистолярных.[102] Да, надо сказать, в те годы спиритические бдения, подобные упомянутому сеансу в московском доме Нащокина, были в России еще очень редкими, вполне единичными. Повальное увлечение спиритизмом в русском обществе началось в 1870-е гг. Именно как о некоей новости пишет о спиритизме уже в первом выпуске своего «Дневника писателя» за 1876 г. и Достоевский.

«Есть одна такая смешная тема, и, главное, она в моде: это — черти, тема о чертях, о спиритизме, — начинает он. — В самом деле, что-то происходит удивительное: пишут мне, например, что молодой человек садится на кресло, поджав ноги, и кресло начинает скакать