Ранние тексты. 1976–1990 - Борис Ефимович Гройс

действует, осуществляя себя, постоянно продолжая оставаться скрытой, в том числе и от тех, через кого она себя осуществляет.

Марксизм сохраняет, впрочем, хотя бы в своей классической форме, утопическую надежду на раскрытие истины в конце истории. Более современные течения, ориентирующиеся на критику идеологии, полностью отбрасывает эту надежду: высшим состоянием сознания для них является не созерцание, а «выражение», манифестирующее себя в смехе, слезах, в прямом действии, в параноидальном или шизофреническом бреде. Силы бессознательного, или космическое переживание, или витальное начало и т. д. раскрываются, таким образом, непосредственно, минуя всякое «представление», то есть всякую теорию. В этом раскрытии, впрочем, еще сохраняется утопичское измерение, ибо скрытая связь между топосом и у-топосом хотя и не дается созерцанию и, следовательно, перестает быть коммуницируемой, все же изнутри «переживается» в некоем внутреннем состоянии, о котором можно сказать, что оно является как бы персональной утопией.

Известным завершением антиутопической программы может считаться поздняя философия Хайдеггера, развитая и систематизированная в наше время Деррида. Здесь совпадают оба направления критики утопии, а именно: то, которое стремится развести топос и у-топос, то есть реальное и идеальное, и то, которое устанавливает между ними изначальную связь. Совпадение это достигается тем, что устанавливается изначальное и несводимое различие между онтологическим и онтическим, то есть между скрытой реальностью, в которой реальное и идеальное пребывают в единстве, и данной нам реальностью, в которой они пребывают разведенными, – так называемая онтологическая дифференция, – и затем это более глубокое различие, нежели различие между реальным и идеальным, интерпретируется как связь между онтологическим и онтическим уровнями. То есть соединение двух типов критики осуществляется тем, что различие – дифференциация – понимается в то же время как связь. Дистанция между реальным и идеальным оказывается, таким образом, укорененной в более глубоком различии между, условно говоря, сознательным и бессознательным, то есть между той скрытой и неиллюзорной реальностью, в которой этого различия нет (и которая может быть понята как архетип, подсознательное влечение, внутреннее устройство языка и т. д., но не редуцируется ни к какому из этих позитивных определений), и той данной нам и иллюзорной реальностью, в которой это различие есть. Характер связи между онтологическим и онтическим уровнями, который устанавливает онтологическая дифференция между ними, обнаруживает себя в том, что онтологическая дифференция постоянно дифференцирует также и на онтическом уровне, что и делает, в свою очередь, преодоление онтических дифференций невозможным. В этом фундаментальное отличие хайдеггеровского антиутопизма от антиутопии, скажем, в духе Оруэлла.

Оруэлловская антиутопия продолжает прежде всего быть утопией в том отношении, что она признает утопию возможной, хотя и нежелательной. Оруэлловская антиутопия описывает мир, построенный вокруг у-топоса, вокруг чистой идеологической схемы, как реальный мир. Тем самым она, в свою очередь, стирает грань между реальным и идеальным. Это обстоятельство хорошо демонстрируется возможностью интерпретировать и использовать Оруэлла как слева, так и справа. Так, если критика справа видит источник оруэлловского кошмара в той точке у-топоса, вокруг которого он организован, критика слева видит его источник в самой реальности, как бы постоянно по своим имманентным законам собирающейся вокруг этой точки, и в результате оказывается в состоянии прилагать оруэлловские описания к общественным структурам, не ориентирующимся сознательно на утопию, приписывая им «скрытую идеологию». Можно сказать поэтому, что Оруэлл остается в пространстве марксистского типа утопического мышления, которое отрицает утопию вместе с реальностью, и таким образом надеется на наступление скрытой реальности по ту сторону различия реального и идеального. Хайдеггеровская критика, в противоположность этому, говорит не о том, хороша или плоха утопия, – она утверждает невозможность как утопии, так и антиутопии, поскольку скрытая реальность не может «наступить»: между ней и «нашей» реальностью осуществляет себя дифференция, которая постоянно дифференцирует также реальное и идеальное.

Онтологическая дифференция, однако, не только препятствует осуществлению утопии – она же впервые порождает утопический проект. Онтологическая дифференция как бы постоянно отслаивает от онтологического единства его онтические подобия, которые человек склонен принимать за подлинное единство, но которые в конечном счете лишь вводят в заблуждение, заставляя бытие – то есть изначальное единство – отступать все далее и далее, заставляя человека все более «забывать бытие», как писал Хайдеггер. Представляется, что мышление под знаком онтологической дифференции способно объяснить все, что подлежит объяснению: невозможность утопии и невозможность антиутопии, принудительность, с которой утопический проект овладевает человеческим сознанием, разрыв между топосом и у-топосом и в то же время связь между ними, неукорененность человеческого сознания и в то же время его подчиненность бытию и еще многое другое. Проблема, однако, состоит в том, что это совершенное в своем роде объяснение продолжает быть не более нежели объяснением. Или, иначе говоря, различие между онтической дифференцией (то есть невозможностью утопии) и онтологической дифференцией (то есть невозможностью скрытого единства стать явленным) – это различие есть по существу онтическое различие, или, точнее говоря, некая словесно выраженная противоположность.

Но это означает, в свою очередь, что и мышление под знаком дифференции не преодолевает в конечном счете утопического проекта. Фактически сама онтологическая дифференция и выступает в этом случает как утопия. Это обстоятельство хорошо иллюстрируется известными словами Хайдеггера о том, что «молчание собирает речь». Молчание здесь выступает как у-топос, вокруг которого собирается топос речи. Утопический проект здесь – это проект такой речи, в которой молчание не получает знаков эквивалента, то есть не выступает как ход в словесной игре: предполагается, что тогда молчание становится знаком онтологической дифференции (здесь, разумеется, имеется в виду не «онтическое молчание», то есть не пауза в речи, а «онтологическое молчание», то есть тот скрытый фон, который дает возможность речи звучать, который ее «несет»). Но поскольку молчание таким образом стало знаком, оно уже оказалось нарушенным, – а сказать, что молчание и в этом случает «отступило» и что теперь оно окружает и речь о себе самом, означает впасть в порочный круг и дурную бесконечность все новых итераций «молчания», которое становится в этом случае бесконечной болтовней.

Причина неудачи, которую постигает преодоление утопического проекта с помощью онтологической дифференции, состоит в том, что непреодоленным оказывается фундаментальное для всей философско-утопической традиции представление о том, что человек – скрытый, сокровенный человек – изначально состоит в у-топосе, в зоне действия абсолютных сил, что он изначально приобщен к истине и таким образом изначальное соединяет топос и у-топос. Классическая традиция мыслила это изначальное положение таким образом, что связь между топосом и у-топосом – между внутренним и внешним, идеальным и реальным, духовным и материальным и т. д. – осуществляется человеком «сознательно» в том смысле, что он, созерцая внутри себя идеальное, оказывается в состоянии затем претворить его в реальное.

Современная