Златая цепь на дубе том - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

Пока властный Николай был жив, сын совершенно находился в тени отца, подавленный его волей, мощью характера и силой личности. В 1855 году, после неожиданной смерти родителя, в разгар тяжелой войны, Александр вдруг оказался правителем расшатавшейся империи, совершенно не зная, как выходить из кризиса. «Не одаренный от природы ни сильным умом, ни крепкой волей, не получив даже воспитания, способного дать ему руководящие нити среди тех шатких условий, в которые он был поставлен, он призван был исполнить одну из труднейших задач, какие могут представиться самодержавному правителю», — пишет Б. Чичерин.

Всю четверть века царствования Александр будет придерживаться одной и той же флегматичной стратегии, которую можно было бы назвать «реактивной»: он не создавал ситуации, а реагировал на них, причем как правило замедленно.

Уже проигранную (это было ясно) войну царь продолжает еще целый год, будто оттягивая неизбежное. Потом так же неспешно проникается идеей, что без коренных реформ никак не обойтись. Ему говорят и пишут об этом со всех сторон: и государственные мужи, и либералы, и члены царской семьи. Министр внутренних дел С. Ланской представляет царю доклад о тяжелом положении страны. Государь делает сдержанную приписку: «Читал с большим любопытством и благодарю в особенности за откровенное изложение всех недостатков, которые, с Божиею помощью и при общем усердии, надеюсь, с каждым годом будут исправляться».

Одним словом, этот правитель всегда запрягал медленно, да и ехал потом небыстро. При осуществлении «революции сверху» это очень опасно — прежде всего для ее инициатора. Когда нетерпение радикалов вылилось в «охоту на царя» и начались покушения, государственная политика приняла странный вид медленных либеральных подъемов и резких реакционных спадов, что в точности соответствовало внутреннему устройству самодержца. Он то постепенно поддавался уговорам либеральных министров и начинал двигаться влево, то получал встряску в виде очередного покушения, пугался и шарахался вправо. Такое повторялось по меньшей мере трижды. Либералы взывали к разуму и «нравственному компасу», государственники — к инстинкту самосохранения (не только личного, но и державного). Царь постоянно находился под влиянием то тех, то других. Наконец нашелся ловкий стратег Лорис-Меликов, получивший прозвище «бархатный диктатор»: он виртуозно соединил либеральную политику по отношению к Обществу с курсом «твердой руки» по отношению к революционерам, а кроме того еще и завоевал благодарность императора, поддержав его морганатический брак.

Если бы Александр не размышлял так долго над «конституционным проектом» Лорис-Меликова, общественное напряжение спало бы и Россия пошла бы по другому, менее драматичному пути. Граф предлагал создать нечто вроде предпарламента, который оставил бы все властные рычаги в руках царя, но выпустил бы весь накопившийся пар «в свисток» — и волки были бы сыты, и овцы целы. Но царь поставил свою подпись под указом лишь 1 марта 1881 года, когда террористы уже вышли на боевые позиции.

Смерть Александра II выглядит символично. Взорвали царя на глазах у толпы, но умереть «на миру» он не захотел. Прежде чем потерять сознание, он выразил последнее желание: «Несите меня во дворец… Там… умереть». И скончался за закрытыми дверями, в кругу самых близких людей, приватно.

В холерические времена судьба правителя-флегматика обычно бывает трагичной.

НИКОЛАЙ II,

или ФАТАЛИСТ У ВЛАСТИ

Последний император

Очень многие пытались дать характеристику этому исторически важному персонажу. Советские авторы обычно рисовали его злодеем, «Николаем Кровавым», авторы-эмигранты — страстотерпцем и мучеником. Православная церковь путинской эпохи, ностальгирующей по царским временам, и вовсе причислила последнего императора к лику святых. Но Николай Александрович не был ни кровавым, ни святым. От этого исторического деятеля остается странное ощущение, что он вообще никаким не был. Подобно воде, он был лишен цвета, вкуса и запаха. Он принимал форму сосуда, в который его «наливал» исторический момент. Можно сказать и так: он просто плыл по волнам, куда подует ветер, и надеялся, что как-нибудь оно обойдется.

Лучше всего эту личность, на мой взгляд, разъяснил не ученый муж, а один из придворных, князь Николай Оболенский: «Государь по натуре индифферент-оптимист. Такие лица ощущают чувство страха, только когда гроза перед глазами, и, как только она отодвигается за ближайшую дверь, оно мигом проходит». Именно это качество — фаталистская вера в то, что всё как-нибудь устроится, что Господь придет на помощь Своему помазаннику и спасет его, — дает ключ к пониманию многих поступков правителя. Министров подобный ни на чем не основанный оптимизм бесил, историков приводил в недоумение, на самом же деле это была совершенно естественная и, пожалуй, психологически единственно возможная защитная реакция абсолютно ординарного человека на ту исключительную ситуацию, в которую поставила его судьба. Когда ум не в состоянии справиться с объемом и сложностью обрушенных на него задач, приходится уповать только на Бога. Протопресвитер Г. Шавельский пишет, что Николай как-то признался: «Я стараюсь ни над чем серьёзно не задумываться — иначе я давно был бы в гробу».

Дело не только в том, что царь обладал очень средними интеллектуальными способностями и вообще был натурой неяркой. К концу XIX века государство превратилось в такой сложный агрегат, что никакой гений в одиночку не смог бы им управлять. Нагрузка самодержца была совершенно невозможной. Времена, когда претенденты брали престол с боем и затевали перевороты, остались в далеком прошлом. Последним царем, рвавшимся к власти, был Павел. Уже его сын Александр I мечтал о том, чтобы отказаться от престола и жить частной жизнью. Все последующие государи, даже динамичный Николай I, считали корону тяжким бременем и, если б существовал выбор, с радостью от нее отказались бы.

Отец последнего императора Александр III не блистал ни умом, ни способностями, но по крайней мере обладал сильным характером и взошел на престол в зрелом возрасте, имея некоторый опыт государственной деятельности. Николай Александрович стал царем, совершенно не готовый к роли властителя империи. «Когда мой отец умер, я был просто командир лейб-эскадрона гусар», — скажет Николай впоследствии. Он действительно ничем крупнее эскадрона прежде не командовал. К тому же власть свалилась на него неожиданно. Лишь за две недели до кончины Александра III стало ясно, что болезнь этого 49-летнего богатыря опасна. Когда царь умер, его наследник оцепенел не только от горя, но и от ужаса. Он пишет в дневнике о «страшной перемене», которая с ним произошла: «Для меня худшее случилось, именно то, чего я так боялся всю жизнь!»

Всё время своего правления этот заурядный, не уверенный в себе человек честно пытался соответствовать своему положению — не более.

Нельзя сказать, что цесаревича плохо готовили к высокой миссии. Романовы еще со времен Екатерины считали воспитание наследников важнейшим государственным делом. В детстве и юности у Николая были превосходные педагоги. Его учили по индивидуальной программе финансист Н. Бунге, правовед К. Победоносцев, химик Н. Бекетов и лучшие преподаватели Академии Генштаба. Молодой человек в совершенстве владел тремя иностранными языками — английским, французским и немецким. Но использовать полученные знания на практике в бытность наследником он не успел. По статусу обязанный присутствовать на заседаниях Государственного совета и комитета министров, Николай никак там себя не проявлял. В 26 лет по кругу интересов это был обыкновенный гвардейский офицер, по-настоящему увлекавшийся только охотой, спортом и музыкой.

Все, кто читал личный дневник Николая, исправно ведшийся на протяжении всей его жизни, вероятно, испытали горестное недоумение по поводу того, от какой тусклой личности зависела жизнь огромной страны — не только ста семидесяти миллионов ее тогдашних обитателей, но и последующих поколений. Это весьма депрессивное чтение. Возникающий портрет саморазоблачителен.