Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

В коридоре находилось только единственное окно, с этим самым видом на Волгу, а дальше, к концу, было совсем темно, и в темноте, по стенкам, чувствовалось много вещей и хлама. Привыкнув к сумраку и продвигаясь маленькими шажками вперед, Алеша встречал корзины друг на дружке, разрозненную поленницу дров, шкаф с листом картона вместо оторванной дверной створки, железный рукомойник, большую клетку (наверно - для попугая), кресла и на них сложенную кровать, штабель книг, накрытый половиком, и над книгами - лампу, висящую бог знает на чем. Алеша тихонько трогал вещи, особенно клетку и рукомойник с носиком, который вертелся. Пальцы его сделались шелковистыми, он понюхал их, они пахли, как тротуар летом.

Он дошел почти до самого конца коридора и увидел две противоположных двери. Левая стояла приотворенной на узенькую, в нитку, щелочку, и там было солнце. Он заглянул туда. Это была комната с плитой. Окно выходило в тот же сад, только с другой стороны, под углом, и виден был соседний реденький сад, а церковь высилась сбоку и была отсюда не такой, как из коридора.

На плите лежал спасательный круг, раскрашенный белым и красным, с оборванными петлями веревки по наружной стороне. Алеша приподнял круг, он оказался тяжелым: удивительно, как такой снаряд не только не тонул в воде, но даже мог удержать утопающего. "Бросай утопающему" - вспомнил Алеша надпись на спасательном круге в Петрограде, на мостике, около Летнего сада, где вдобавок висели и пробковые шары. Он стащил круг с плиты на пол и немножко прокатил его стоймя, как обруч. "Бросай утопающему!" - воскликнул он про себя и осмотрелся - куда бы можно было бросить круг.

За перильцами он увидел лестницу. Она вела во двор - деревянные сени внизу просвечивали полосочками, и выход из сеней был закрыт неплотно. Если бы утопающий обнаружился там, внизу, то круг надо было бы бросать по лестнице, а потом за ним пришлось бы спуститься и можно было бы немножечко выглянуть в сад. Алеша подкатил круг к лестнице и только было набрал полную грудь воздуха, чтобы скомандовать: "бросай..." - как из коридора влетела Ольга Адамовна и, затрясши своими кудерьками, туго зажмурила глаза: она не могла выдержать беспредельного ужаса картины. Потом она кинулась к Алеше, с гримасой страдания отставила круг, отряхнула Алешин пиджачок, отряхнула коленки, отряхнула ладошки и - поборов с помощью этих самоотрешенных действий свою немоту - потребовала ответить:

- Где была эта ненужная тебе вещь?

- Эта ненужная вещь была на плите, - сказал Алеша.

Она, крякнув, втащила круг на плиту.

- Алеша, боже мой! Я не могу сейчас выйти с тобой гулять. Мы должны с мамой разобрать багаж. Дай же мне, мой мальчик, слово, что ты не сойдешь по этой лестнице ни на одну ступень! - произнесла Ольга Адамовна и посмотрела вверх, словно призывая наивысшего свидетеля.

- Я не сойду по этой лестнице ни на ступень, - повторил Алеша совсем так, как повторял на занятиях французским языком, и тоже поднял довольно хитрые глаза к потолку.

Когда Ольга Адамовна ушла, он минуту оглядывался с разочарованием: в комнате ничего, кроме спасательного круга, не обнаружилось. Неизвестно почему здесь находилась плита. Может быть, это было нечто вроде летней кухни.

Он вспомнил о противоположной двери в коридоре и пошел к ней. Она была закрыта, но отворилась легко, едва он нажал. Здесь так же много обреталось вещей, как в коридоре, однако они были освещены двумя окнами, выходившими на улицу. Очевидно, тут жил Арсений Романович: застланная порванным одеялом кровать, письменный стол, похожий на прилавок слесаря и починщика керосинок, стопки, связки, штабеля и горы пожелтевших книг, плюшевое потертое кресло с одним подлокотником, этажерка с цветастой посудой и пробитыми весьма разнообразно стеклами - все говорило о жизни человека деятельных и даже бурных интересов.

Алеша всунул в притворенную дверь сначала нос, потом голову, потом плечо и одну ногу, потом не вошел, а вобрал себя в комнату всего целиком. Но он сделал только единственный шаг.

Внезапно стену пронзили крики двух ярых голосов. Что-то упало, покатилось, застукало, крики превратились в кряхтенье, рычанье, посыпались удары, стало ясно озлобленное бормотанье, приговариванье, и вдруг - грохоча - из распахнувшейся двери слева (которую Алеша не успел заметить) в комнату вывалились двое сцепившихся мальчишек. Алеша отшатнулся и этим испуганным движением наглухо захлопнул за собою дверь. Он был наедине с лихими драчунами. Они колошматили друг друга исступленно, ухватившись за растерзанную книгу и стараясь ткнуть ею в лицо, в то же время бутузя свободными руками бока, спины, головы, плечи - все, что подворачивалось под быстрые кулаки. Все больше вырывалось из книги растерзанных листов, летавших и садившихся вокруг, как голуби, все жестче, точно швейная машинка, барабанили кулаки, и Алеша не мог разобрать, какому из мальчишек попадало больше, кто брал верх, кто сдавал. Ему показалось - страшные бойцы убьют друг друга насмерть. Они менялись местами, увертывались, пригибались до пола, подскакивали, и в мелькании, в трепете, в завихрениях рваной бумаги он лишь разглядел, что один мальчишка был рыжеватый, а другой беленький - такой же, как сам Алеша, - и что они были больше его. Ладони у Алеши похолодели и взмокли, он думал, что надо убежать, но не мог шевельнуться и не мог оторвать глаз от содрогавшего сердце жуткого и великолепного зрелища. Он ничего не понимал из оборванных, как клочья книги, лютых словечек, которые выжимали из себя, кряхтя и захлебываясь, мальчишки, но, сдерживая свое боязливое дыханье, он тоже начинал незаметно покряхтывать и что-то лепетать.

- Съел? - улавливал Алеша сквозь шипенье, удары, треск, шум, стук и топот возни. - На еще, на!.. Слопал?.. Получай!.. Сам получай, сам, сам!.. На, на!.. На еще!.. Раз!.. раз... ать... ать!.. На!.. А!..

Наконец в руках мальчишек остался от книги пустой переплет. Рыжий вырвал его, отскочил, с размаха бросил им в лицо беленькому и крикнул:

- Вот твой Конан-Дойль! Жри!

Но беленький увернулся и опять беззаветно налетел на рыжего, присказывая:

- Я тебя!.. наконандойлю!

Они заработали в четыре руки поверх низко, по-телячьи опущенных голов, но ненадолго. Промахнувшись раза два, они отошли недалеко друг от друга, утерлись рукавами, всхлипывая и дыша со свистом, распоясались, подтянули штаны, одернули рубашки, застегнули пояса, еще раз утерли красные поцарапанные лица, но уже не рукавами, а ладонями, и посмотрели - не осталось ли кровавых следов. Но лица пострадали гораздо меньше книги.

- Попало? - сказал рыжий.

- Тебе еще не так попадет, постой! - отозвался беленький.

Они помолчали, продолжая приводить себя в порядок и оглядывая поле брани. Беленький первый поднял с пола несколько листов и внимательно посмотрел на страницы.

- Вот тебе от Арсения Романыча теперь будет!

- Это тебе будет. Ты зачем рвал у меня книжку?

- А ты чего ее стащил с полки?

- А ты зачем ее запрятал? Сам соврал, что не нашел, а сам нарочно запрятал.

- Я ее нашел, я первый и должен был читать. Все равно потом бы дал тебе.

- А чего ты врал? Я по носу видел, что врешь, когда ты подлизывался к Арсению Романычу.

- Я не подлиза. Это ты подлиза.

- Да, как бы не так! Каким голоском засюсюкал: "Арсений Романыч, если мы найдем Конан-Дойля, можно нам взять?" А сам уж давно нашел и запрятал нарочно черте куда, под географию!

- А тебе чего надо в географии! Полез!

- Чего надо! Я знал, куда запрячешь. У меня нос тонкий.

- Тонкий! Вот я тебе расквашу, он будет толстый.

- Расквась! - сказал рыжий и начал засучивать рукав.

Но все обошлось. Постояв, он тоже поднял с пола листочек.

- Пашка, у тебя какая страница? - спросил беленький немного погодя.

- Семьдесят пятая. А у тебя?

- Одиннадцатая и потом дальше, до шестнадцатой.

- Давай разложим на постели, а потом как следует сложим.

- Мы ее склеим. Я у дедушки возьму клейкой бумаги, у него есть.

Присев на корточки, они стали ползать, вытаскивая листы из-под кровати, стола и кресла и передавая друг другу. После драки они стояли лицом к окнам, да были к тому же так поглощены своей ссорой, что ничего, кроме себя, не видали. Взявшись собирать книгу, они неминуемо должны были подползти к Алеше: некоторые листочки долетели до его ног. Он уже хотел помочь подбирать, потому что страх прошел и он очень был рад, что после такого отчаянного сражения не оказалось даже тяжело раненных. Но сначала надо было объявиться. Он решил покашлять. И как раз в этот момент рыжий распрямился, оглядывая комнату, и прямо уперся своим желтым бесстрашным взором в Алешу.

- Это что? - спросил он. - Ты чей? Витя, смотри!

Но беленький уже подходил и глядел на Алешу тоже необыкновенно бесстрашными и потому пугающими глазами.

- Наверно - которые приехали к Арсению Романычу из Петрограда, сказал он.

- Ты из Петрограда? - спросил Пашка.