Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Что вы! Да у меня... Ну, поверьте, я буду только рад! У меня же еще две комнаты! У меня этаж, целый этаж! Это мне город всегда давал квартиру... Я уже не помню сколько там лет!

- Фантастично! - сказал Пастухов.

- Судьба? - полуспросила и улыбнулась Ася.

Он кивнул ей, соглашаясь.

- Согласны? - упоенно оборачивался ко всем Дорогомилов и вдруг вздернул над головой шляпу счастливым жестом морехода, поймавшего в трубу долгожданную землю.

Алеша немедленно повторил этот жест, замахав летней белой своей фуражечкой, и крикнул:

- Мама согласна, согласна!

- Что ж ты орешь? - заметил совсем не сердито отец.

- Ну, теперь грузиться! Пойдем за тележкой, - сказал Дорогомилов и протянул руку Алеше.

Но Ольга Адамовна тотчас захохлилась, одергивая на себе изрядно пыльное сак-пальто из какого-то плюш-котика и выдвигаясь на передний план.

- Как можно, однако? Алеша с вами так мало знаком!

- Ах, мы познакомимся, познакомимся! Сейчас. Я сейчас.

Дорогомилов побежал к дальнему крылу вокзала, где еще пестрела разбиравшая пожитки толпа. Он вприпрыжку семенил ножками в круглых штанах, похожих на сосиски, под развевающимися долгими фалдами сюртука. Волосы его колосились из-под шляпы, одно плечо он выталкивал вперед, будто загребая воздух.

Алеша громко рассмеялся и начал подпрыгивать то на одной, то на другой ножке.

- Мама, он ведь нарочно такой, правда? Как все равно елочный.

- Он букинистический, - вразбивочку выговорил Пастухов, помигал с лукавинкой на Асю и внезапно тоже сорвался в смех: - Черт знает что такое! Ни на что не похоже!

- Поверь мне, Саша, поверь, я не ошибаюсь, - сказала Ася с проникновенным, залучившимся выражением лица, - это - праведник на нашем пути. Поверь.

Она как-то особенно придыхнула на слове - праведник.

- Или сумасшедший, - жестко сказал Пастухов.

Часа полтора спустя шествие подходило к дому Арсения Романовича. Он вел за руку Алешу, по пятам провожаемого взволнованной больше всех Ольгой Адамовной. По дороге, на паре двуколок, нанятые мужичонки катили поклажу. Сзади приглядывали за ними с тротуара Пастуховы.

Дом, в котором проживал Дорогомилов, стоял на одной из тихих улиц, примыкавших с Волги к городскому бульвару - Липкам. Это был двухэтажный особняк, когда-то розово покрашенный по штукатурке, а сейчас - бурый, в щербинах, живописных трещинах и с раскрошенным цоколем. Он легко запоминался по тамбуру парадного крыльца, выступавшему на тротуар. В узорчатых оконных и дверных переплетах тамбура еще переливались не добитые мальчишками разноцветные стеклышки. Другие архитектурные приметы здания были довольно обычны для вкуса, в каком любили строить в губернских городах, да и в уездах, лет сто - полтораста назад: верх в венецианских окнах, с овальными фрамугами, так же как и входная дверь тамбура; простенки от цоколя до карниза в пилястрах, очень плоских, приплюснутых, так что их можно было принять за намалеванные на штукатурке. Заборчик с воротами направо от дома и флигель - налево не отличались ничем от соседних, только старые желтые акации, уже раскрывая листочки, долговязо лезли хлыстами через забор.

Арсений Романович скрылся за калиткой во двор и через минуту, запыхавшийся, отворил тамбур. Начали поднимать наверх вещи. Алеша первый вбежал по певучей деревянной лестнице и очутился в коридоре перед окном. То, что он увидел, превзошло его ожидания. Арсений Романович не только не приврал, рассказывая всю дорогу с вокзала, какие чудеса откроются Алеше на новой квартире, но даже приблизительно не мог передать необычайность мира, вдруг брошенного прямо Алеше под ноги.

По склону вниз спускался большой сад. Одни деревья чуть-чуть распушились, на других еще только высыпали разбухшие почки и висячие бархатные червяки свекольного цвета. Но сад уже казался кудрявым. Пятнышки света будто паслись на узких тропинках, как желтые цыплята. Трава была разной - то маленькая-маленькая, прямая, точно настриженная ножницами, то лопоухая, витая. Старая тачка с отломанным колесом валялась на боку. "Колесо-то мы починим!" - подумал Алеша и взглянул поверх сада.

Сначала он ясно различил, белую церковь с колокольней и на ней высокий тонкий шпиль. Потом, сразу за церковью и за шпилем, он увидел что-то непонятное - живое от сияния, громадное, как много-много полей, уходивших во все стороны до самого неба. Потом он моментально понял, что это - не поля, а вода, и потом еще скорее, чем моментально, сообразил, что эта вода - Волга. Он вскрикнул:

- Волга! Мама, Волга!

Ему никто не отозвался - все были заняты тасканием вещей, и его неожиданно взяло сомнение - не ошибся ли он? Волга должна была быть похожа на Неву, но только гораздо больше. А то, на что смотрел Алеша, нисколько не напоминало Неву. Не было нигде настоящего конца, а там, где, вероятно, начиналась земля, было все так же плоско и бесконечно, как на воде. Там был другой цвет, какой-то сиренево-серый, но цвет тоже живой, подвижной, как на воде. Там даже виднелись деревья и, может, отдельные домики, но они тоже словно росли из воды. И кроме того, Алеша сколько раз слышал, что на Волге много больших пароходов. А тут, как он ни искал глазами, везде была вода и вода, и ни одного парохода. Правда, совсем близко, над крышами домов, Алеша заметил две темных лодки, плывших друг другу навстречу. Но лодки могли плыть и не по Волге.

Алеша решил хорошенько проверить - могла ли все-таки это быть Волга, и даже обрадовался, что никто не слышал, как он крикнул - Волга! Как вдруг из-за церкви появился на воде небольшой уголок, и уголок этот стал вырастать, будто выдвигаться из церкви, как крышечка из пенала. Затем уголок превратился в квадратик, и на этом квадратике появился второй квадратик, и они оба продолжали выдвигаться из церкви, и нижний вез на себе верхний, и потом сразу на верхнем выехал третий, совсем так же, как второй на первом, и все они начали вытягиваться в полосы и вдруг ярко забелели на солнце, и Алеша отчетливо разглядел на каждой полосе маленькие окошечки, и окошечек стало выдвигаться из-за церкви все больше и больше, и Алеша понял, что это идет пароход. Да, это недалеко от берега шел пароход! Все больше, больше появлялось пароходных примет - лодка на верхней палубе, лоцманская будка, черная труба, еще лодка, и внизу, под колесом - взбитая яичными белками пена и веером сверкающие волны, и на палубе - опять лодка, и потом - верхняя полоса с окошками оборвалась, за ней оборвалась средняя, потом выползла корма, потом - наклонная мачта с подвешенной наискось лодкой, над ней - лисьим хвостом - флаг, - и вот весь огромный трехпалубный пароход, от носа до кормы, как на ладошке, поплыл перед поднявшимся на цыпочки и ухватившим оконную раму Алешей, и - словно для того, чтобы не оставалось никаких сомнений, - пароход этот гневно изверг из-за трубы клубчатую струю молочно-белого пара, и через секунду глухо толкнулся в окно стариковский рассерженный гудок.

- Пароход на Волге! - вне себя закричал Алеша.

- Ура! - крикнул в ответ Арсений Романович, уронив на последней ступени чемодан, и все, как по сговору, подошли к окну и остановились плечом к плечу, глядя на реку.

- Ах, господи боже мой, - пароход! - после минуты молчания вздохнул отец. - Может, Ася, хорошо, что мы попали в Саратов?

- Ну, конечно, Саша! - ответила мать со счастливым беззвучным смехом.

- Очень, очень хорошо! - подтвердил Арсений Романович и легонько толкнул Алешу в бок: - Правда, Алеша?

- А бывают пароходы еще больше этого? - спросил его Алеша.

- Нет, уж больше этого никогда не бывают! - решительно сказал Арсений Романович.

- Мы поедем на пароходе, папа?

- Гм... может быть, даже на гидроплане, - хмуро проговорил отец и отошел от окна.

Надо было устраиваться, и все опять засуетились. Дорогомилов объявил, что должен идти на службу, и просил Пастухова располагаться как угодно. Алеше он сказал, что в саду можно играть на траве, что в сарае есть верстак, что ходить разрешается по всем комнатам дома.

Квартира была странной - из тех, что возникали не по плану хозяина, а строились казной для неизвестных, именно казенных квартирантов, однако по старинке - толстостенная, с половицами, которых не прогнет и сытый конь, с порогами, которых не сотрут три поколения. Посереди передней комнаты, занятой нежданными гостями, покоилась преобъемистая русская печь, - видно, помещение предназначалось и под кухню, и под столовую, как часто бывало в старых семьях. От печи шли две переборки, и они образовывали маленькую комнату с лежанкой.

На лежанке сразу же и посидел, и полежал, и постоял во весь рост Алеша, измеряя руками, сколько не хватает до потолка, а потом, быстро расставив на ней прискучившие игрушки, улизнул в коридор, к окну. Выходить в сад без Ольги Адамовны ему запретили, и, посмотрев еще немного на Волгу, он начал обследовать квартиру.

В коридоре находилось только единственное окно, с этим самым видом на Волгу, а дальше, к концу, было совсем темно, и в темноте, по стенкам, чувствовалось много вещей и хлама. Привыкнув к сумраку и продвигаясь маленькими шажками вперед, Алеша встречал корзины друг на дружке, разрозненную поленницу дров, шкаф с листом картона вместо оторванной дверной створки, железный рукомойник, большую клетку (наверно - для попугая), кресла и на них сложенную кровать, штабель книг, накрытый половиком, и над книгами - лампу, висящую бог знает на чем. Алеша тихонько трогал вещи, особенно клетку и рукомойник с носиком, который вертелся. Пальцы его сделались шелковистыми, он понюхал их, они пахли, как тротуар летом.