Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 1 - Семен Маркович Дубнов

он, основывает все на религиозном чувстве, но чувство непостоянно и при перемене на­строения человек может совершить деяние, противное еврейскому закону; раввинизм же основывает религию на твердой базе закона и обряда, которые не подлежат контролю чувства или разума, а долж­ны исполняться слепо, как военная дисциплина. Эти законы надо изучать для того, чтобы знать, как в каждом случае их применять, но не нужно искать для них ни разумных, ни мистических мотивов. Тут вся идеология раввинизма: холодная дисциплина Закона противо­поставляется и критикующему разуму философов, и восторженной вере мистиков.

По тогдашней кантовской терминологии, можно было бы от­нести раввинизм в категорию «церковной веры», а хасидизм в кате­горию «религиозной веры» (ср. выше, § 34). Среди вероучителей ха­сидизма был в то время один, который, не зная философии Канта, сознавал это различие непосредственно и старался вывести Бештово учение из области слепой веры. То был творец «сознательного хаси­дизма», или «Хабада», Залман Шнеерсон, участник вышеописанной религиозной борьбы. В 1796 г. появился его замечательный трактат «Тания», который для вдумчивых хасидов был тем, чем Маймони­дов «Море Невухим» для философствующих раввинов. Смутная бештовская идея всебожия ясно сформулирована здесь и положена в ос­нову стройной системы. «Сила деятеля остается в его деянии» («Sechei ha’poel be’nifal») — таков закон мироздания. Божественная сила рас­сеяна во всех вещах и явлениях, так как мир не создан раз навсегда, а непрерывно созидается, и без скрытой в нем высшей творческой энер­гии он бы мгновенно распался. Библейский стих: «Бог есть в небесах наверху и на земле внизу, и нет больше» (Второз. 4, 39) — со дер­жит догму не единобожия, а всебожия: «нет больше» ничего реаль­ного, кроме Бога, ибо реально только его бытие, между тем как бы­тие видимого мира призрачно. Вытекающая отсюда связь человека с Богом имеет, однако, различные степени. В человеке находятся две души: животная и божественная; первая составляет источник его фи­зической жизни, его ощущений и чувств, вторая — источник его духа, разума. Вторая душа ближе к Богу, чем первая, и человек постольку близок к Богу, поскольку божественная душа берет в нем верх над животною. Это приближение совершается тремя путями: мыслью, словом и делом. Мысленно созерцать Творца, изучать его слово или Тору и исполнять его заповеди — таковы пути истинной веры. В от­личие от Бешта, противника книжной веры, р. Залман утверждает, что изучение Торы есть более высокая форма единения с Богом, чем исполнение закона, ибо первое совершается только через разумную душу, а второе при посредстве физических актов. Здесь был переки­нут мост от первоначального антираввинистского хасидизма к ос­мысленному раввинизму, не иссушенному буквоедством. Эмоцио­нальный элемент, разумеется, сохранился и в учении Залмана, но он не господствует тут так безраздельно, как у Бешта и украинских ца­диков, не сводится только к религиозному экстазу, а подчиняется контролю сознания, принципу «Хабада». Другой отличительной чертою хабадизма было умаление культа цадиков, который в укра­инском хасидизме выродился в чудодейство и грубое суеверие. Ха­сидская масса в Литве и Белоруссии, сфере влияния Залмана, пре­клонялась перед своими цадиками, но не превращала их в оракулов.

Во главе украинских хасидов того времени стояла целая фалан­га цадиков, продолжавших линию Бешта в двух направлениях: вероучительства и чудодейства. К вероучителям причислен вождь волын­ских хасидов Леви Ицхак Бердичевский. В Бердичеве он был окру­жен массою восторженных почитателей. Сильное впечатление про­изводила его экзальтированная молитва, часто превращавшаяся в публичную беседу с Богом о нуждах и печалях народа. Он был как бы народным трибуном перед престолом Божиим. Рассказывают, что однажды в вечер Йом-Кипура, окинув взором в синагоге благого­вейно молящийся народ, он воскликнул: «Владыко мира! Если бы Ты сказал гоям, что они могут перед постом есть и пить вдоволь, они бы так перепились, что не нашлось бы и десятка человек для богослужения в храме, а вот твой народ: ни одного пьяного или объевшегося, все тут собрались для молитвы и покаяния. Неуже­ли такой народ недостоин милосердия?» Проповеди бердичевско­го цадика, собранные в его книге «Святость Леви» («Кедушат Леви», 1798), сохранили еще следы энтузиазма, с каким они произно­сились. Постоянное общение с Богом — вот смысл веры; как Бог постоянно думает о нас, так мы должны думать о нем. Это духовное общение возможно лишь в состоянии радости и бодрости, когда душа открыта к восприятию высших эмоций. Леви-Ицхак различает пра­ведников, или цадиков, двух родов; «праведник для себя», стремя­щийся только к личному совершенству, и «праведник для народа», поднимающий простых людей на высоты духа; последний является его идеалом. Цадик есть адвокат Израиля перед Богом: он добивает­ся отмены строгих небесных приговоров, требует милости к впав­шим в грех, ибо находит для них смягчающие вину обстоятельства.

Рядом с этим цадиком-народолюбцем действовали на Украине цадики-чудотворцы, к которым верующие обращались за помощью и советом в своих личных нуждах. Наивная вера во всемогущество цадика на небесах привлекала к нему тысячи страждущих и обреме­ненных, ожидавших чуда от его молитвы. Народная молва говорила о множестве исцеленных больных, о бесплодных женщинах, ставших матерями после благословения цадика, о спасшихся от беды или до­бившихся счастья по его совету. Это приводило к тому, что без сове­та или благословения цадика ничего не делалось в жизни хасида. Тес­ная личная связь с паствой давала новому духовенству необычайную силу и власть. Внук Бешта, Барух из Тульчина, имел уже свой «двор» в резиденции своего деда, Меджибоже, со штатом секретарей («габаим») и слуг; он имел даже своего придворного шута, Гершеля Острополера, известного героя остроумных анекдотов. Этот верхов­ный цадик Подолии получал обильные приношения от своих почи­тателей и мог жить с княжескою пышностью. Он откровенно форму­лировал практический принцип «do ut des» во взаимоотношениях цадика и хасида: «Праведники зависимы от денег, которые им под­носит народ; они же в свою очередь подносят народные молитвы к престолу Божества».

Это циничное отношение к миссии цадика встретило отпор со стороны другого отпрыска Бешта, его правнука Нахмана Брац­лавского (1772—1810). Глубокая поэтическая натура, он не шел про­торенными путями профессиональных «праведников». Его целью было возвращение к детской простоте учения Бешта. В 1799 году Нахман путешествовал по Палестине. В то время проходила через Святую Землю армия Бонапарта, и дуновение буйной Европы про­неслось по дремлющему Востоку. А подольский юноша прислу­шивался к шепоту гробниц великих каббалистов, Симона бен-Иохаи и Ари, и к говору живых цадиков, поселившихся в Тивериаде. Вернувшись на родину, Нахман поселился в Брацлаве и стал во главе группы подольских хасидов. В тесном кругу проповедовал он, или, точнее, — мечтал вслух, о царстве духа, о единении цадика с паствой в экстазе веры;