Модернизация vs. война. Человек на Балканах накануне и во время Балканских войн (1912-1913) - Рашид Рашатович Субаев

Состав участников проекта раздела территории Болгарии, согласно Афинскому (1867 г.) и Бухарестскому (1868 г.) договорам, полностью предвосхищает ту коалицию и достигнутые ее договоренности, которая сложилась между балканскими союзниками Болгарии летом 1913 г., накануне Второй балканской войны. Это сходство отнюдь не случайное. Оно говорит о том, что такой вариант развития событий — достижение своих геополитических целей за счет принесения в жертву интересов Болгарии (и болгарского народа еще до восстановления его государственности) — изначально существовал в политических расчетах и дипломатической практике болгарских соседей: Сербии, Греции, Румынии. Этот момент нам представляется принципиально важным для понимания всей будущей истории дипломатических отношений и войн между Сербией, Болгарией и Грецией и геополитическими проектами передела и переустройства Балкан.

Отечественная историография неохотно и крайне скупо признает факт планов раздела региона между Сербией и Грецией. При этом суть вопроса сводится к разделу якобы только Македонии{40}. Это является не просто сужением вопроса, а его принципиальной подменой. Не Македонию делили христианские союзники по Первому Балканскому союзу, а Болгарию! Болгарию — как полноправную, полноценную и наиболее пострадавшую в историческом плане потенциальную участницу антитурецкой коалиции. Предпосылки будущей Второй балканской войны были непосредственно сформированы договоренностями между участниками Первого Балканского союза. И пожалуй, столь же трудно было бы пытаться отделить антитурецкую составляющую конфликта от внутрихристианской в 1868 г., как и позднее в 1912 г. Обе Балканские войны идеологически и геополитически «проросли» друг в друга, почему мы склонны трактовать их как единый многосторонний вековой конфликт.

Очевидная одиозность положений Бухарестского договора 1868 г. и раньше, и теперь побуждает адептов идеологизированного подхода к освещению балканских проблем подвергать сомнению подлинность текста Энгельгарта (сам факт подписания договора опровергнуть невозможно).

Еще по горячим следам событий высказывались подозрения, что публикация является апокрифом, составленным Портой методом искусной компиляции слухов, циркулирующих в европейских дипломатических канцеляриях, и подброшенным Энгельгарту{41}. Современным примером такого подхода является пассаж из недавно вышедшей книги видного отечественного балканиста В.Н. Виноградова, посвященный дипломатии сербского князя Михаила Обреновича в 60-е гг. XIX в.: «Переговоры с молодым румынским князем К. Гогенццоллерн-Зигмарингеном завершились заключением скромного (курсив наш — Р.С.) соглашения 20 января (1 февраля) 1868 года. Стороны заявили о своем стремлении способствовать прогрессу «в соответствии с их законными автономными правами» и выразили желание содействовать развитию взаимной торговли. Но главное, что молчаливо подразумевалось, — Румыния в случае войны обеспечивала сообщение с Россией»{42}.

Автор настоящей статьи считает возможным опираться на статьи Бухарестского договора 1868 г. для обоснования своих выводов как на реальный исторический факт даже при отсутствии возможности проведения углубленного анализа источника. Во-первых, они полностью соответствуют характеру договоренностей между Сербией и Грецией полугодом раньше. Во-вторых, румынская экспансия сначала в Северную, а потом и в Южную Добруджу вполне подтверждается последующими событиями 1878 г. и 1913 г.

* * *

После Берлинского конгресса 1878 г. в европейской политической публицистике появились многочисленные проекты создания Балканской конфедерации. Среди главных причин этого следует назвать неожиданный реванш имперского начала в Берлине после торжества национального начала в Сан-Стефано и попытки выработать некую идеологию сосуществования этих начал. Инициаторами проектов федерализации региона выступили все главные участники «большой дипломатической игры» на Балканах.

Свой панславистский проект выдвинула российская политическая мысль. Видный писатель-славянофил Н.Р. Данилевский в книге «Россия и Европа» выступал за создание федеративной православной империи с центром в Константинополе, куда должен был переместиться фокус российской общественно-политической жизни из Петербурга и Москвы{43}. Другой российский проект, замеченный европейской печатью, принадлежал профессору Московского университета графу Л.А. Камаровскому, видевшему решение Восточного вопроса в изгнании турок из Европы. Разница в подходах Данилевского и Камаровского к вопросу статуса Константинополя и Проливов состояла в требованиях российско — го контроля у первого и допущения их интернационализации у второго{44}. Но оба публициста были едины в своих требованиях федерализации Балкан под эгидой России{45}.

В Австрии и Германии были свои проекты подобной конфедерации, но только в интересах Габсбургов и германизма. Австро-Венгрия, будучи сама образована из многочисленных разноязычных этносов, якобы более чем какая-либо другая держава была способна объединить под скипетром Габсбургов дунайские и балканские народности, включить их в свою политическую систему и реализовать, таким образом, внутри империи «союз южных славян»{46}. Этот тезис возродился с новой силой в 1908–1909 гг. в период кризиса, вызванного аннексией Боснии и Герцеговины, на страницах венской газеты пангерманистской ориентации «Danzer’s Armee-Zeitung». В статье «Издержки войны против Сербии и Черногории», наделавшей много шума, ее автор, укрывшийся под инициалами «И.Р.», призывал имперское правительство сломить сопротивление Сербии путем применения открытой силы с целью заставить ее вступить в конфедерацию, организованную по примеру прежней германской конфедерации (Германского союза 1815–1866 гг. — Р. С.){47}.

Нас в данном контексте интересует, главным образом, имперская подоплека подобных геополитических конструкций. Стремление обеих центральных держав примерить на себя мантии двух империй, Запада и Востока, подгоняя идеологию под геополитику, просматривалось достаточно очевидно. Германия позиционировала себя в качестве империи Запада, Австро-Венгрию — как империю Востока. Константинополь при этом, однако, становился центром германских интересов на Востоке, австрийские же — концентрировались в Салониках. Политическая организация Балкан в рамках австро-германской имперской модели в принципе не предусматривала ликвидации турецкого присутствия в Европе. Более того, его сохранение являлось важной предпосылкой формирования Монархией на Балканах системы «вассальных» отношений по образцу структуры Германской империи{48}.

Так, если сербскому режиму последних Обреновичей в политической системе Габсбургской монархии на основании тайного договора 1881 г. предназначалась роль неформального вассала, государства-протектората, при сохранении своего формального суверенитета, то в поздней габсбургской модели федерализации и Монархии, и Балкан, связанной с именем эрцгерцога Франца-Фердинанда и его идеями «триализации» империи, допускалась возможность включения югославянских и трансильванских земель в состав Сербии и Румынии в обмен на занятие ими в будущей реформированной структуре Монархии положения, аналогичного тому, в котором находились королевства Саксония и Бавария в структуре Германской империи{49}.

«Тевтонскому» натиску на Юго-Восток были противопоставлены итальянские или, вернее сказать, «латинские» планы переустройства Балкан. Некоторые балканские политики и общественные деятели активно искали поддержки у Рима, считая ее менее обременительной для себя, чем помощь Санкт-Петербурга или Вены. В Италии также формировалась собственная балканская политика. Ее идеологическим обрамлением выступала все та же имперская модель, замыкаемая на «латинский» вариант Восточной империи «образца 1204 г.». Зарождение и развитие этой модели прослеживалось в работах французских публицистов Ш. Луазо и Р. Пинона{50}.

Еще в 1904 г. между Риччиотти Гарибальди, младшим сыном