Время в средневековом городе - Коллектив авторов

лицами, как «если бы был богом прошлого, настоящего и будущего»[75]. Именно предсказанием, которое Янус Субр обрел в ответ на жертву «отцу богов», были определены подходящие время и место для постройки города, что «в будущем станет матерью многих народов»[76] – т. е. Субрии / Милана. Последний, таким образом, изначально ассоциирован с воображаемыми практиками контроля над будущим. Гальвано при этом отнюдь не чурается указания на языческий характер данных практик: подобный акцент позволяет, с одной стороны, соблюсти верность христианскому взгляду на идолопоклонство как ключевую черту античной религиозности, с другой же – акцентировать вклад древнего жречества в «учреждение порядка времен».

Нежелание камуфлировать «опасные» для христианской аудитории языческие компоненты образа Януса – как почтенного героя-основателя сообщества – отличает модель мифологизации прошлого, используемую Гальвано, от подхода, который характерен, к примеру, для Иакова Ворагинского (Якопо да Вараццо). Напомним, что Иаков в «Хронике Генуи» (кон. XIII в.) предпочел говорить сразу о трех Янусах[77]. Первый из них, по-видимому бывший потомком библейского Нимрода, приплыл в Италию «во времена Моисея» и стал здесь царем. Он основал небольшое поселение Яникула (лат. Ianicula) на территории, где позднее выросла Генуя. Второй Янус в «Хронике» Иакова – это троянец, спутник Энея и Антенора. Прибыв после гибели Трои в Италию, он селится в Яникуле и строит там мощную крепость, вследствие чего городок начинает расти и со временем меняет название на Ianua (т. е. становится собственно Генуей). Наконец, третий Янус у Иакова – это царь эпиротов, некогда изгнанный из родной страны и ценой своей жизни спасший Рим в ходе его осады варварами. Римляне обожествили погибшего эпирского героя, а подчинявшиеся Риму генуэзцы позднее возвели у себя огромную медную статую Януса Эпирского и поклонялись этому идолу. Мы видим, что языческие коннотации имени Янус как будто бы замкнуты в «Хронике» Иакова на историю Януса Эпирского – персонажа, который не особо значим в контексте рассказа об основании великого города и выступает своего рода «заземляющим элементом». Совершенно иную технику работы с языческим контуром легитимирующего мифа можно обнаружить в сочинении Гальвано.

Янус Субр, характеризуемый автором «Новой политии» как «умнейший муж, философ и астролог», после смерти обожествляется соплеменниками и становится объектом всеобщего почитания. Поскольку именно он предложил разделить год на четыре части, жители Субрии прославляют его соответствующим святилищем и медной статуей с четырьмя лицами или головами.

Каждая «личина» этого идола, заявляет Гальвано, соотносилась не только с конкретным временем года, но и с одним из периодов человеческой жизни – так, что разновозрастные обитатели древней Субрии должны были почитать ту или иную ипостась обожествленного героя[78]. Последний постепенно стал восприниматься в качестве «бога – создателя времен» и покровителя всех человеческих начинаний, что отразилось, по словам Гальвано, в самых различных календарных обрядах и поверьях древности: «Также, вследствие давнего обычая поклоняться богам и богиням времени, как сказано выше, этот царь Субр и сам был назван богом времен.

И после смерти его причислили к богам. Его назвали богом – создателем времен, то есть прошлого, настоящего и будущего, а также всяких начинаний людских. Поэтому, если кто-то хотел начать строительство дома, крепости, города или иного сооружения, то посвящал фундамент (как первоначальную часть постройки) богу Янусу Инсубру. Сходным образом и каждый покупатель или продавец жертвовал ему первый денарий, и так обстояло со всяким мирским занятием, доступным человеку. Поскольку Янус был богом всех начинаний, люди посвятили ему первый день года и первый же месяц, названный Януарием. Об этом упомянул Папий…

Обычай укоренился настолько, что всяк, кто в первый день нового года получил какую-либо посылку, подарок или приветствие, обретал уверенность, что пребудет удачливым весь год. Такого рода подарок именовался стреной, то бишь всенепременным благоволением фортуны. Отсюда читаем и об императоре Октавиане, что в первый день января он ходил по Риму с протянутой рукой, выпрашивая оболы (то есть мелкие деньги), покуда ладонь его не наполнялась монетками»[79].

Топика «темпорального и пространственного доминирования» древнейших обитателей Милана разрабатывается Гальвано с помощью сведений о сооружении еще двух идолов бога Януса. Один из них («идол двуликого Януса») упомянут писателем в главе 37 (озаглавленной «De ydolo Iani bifrontis»). Данную статую жители Субрии почитали в связи с празднованием смены года – именно этот культ, согласно средневековому автору, был позднее заимствован римлянами[80]. Наконец, в главах 40 и 42 описывается идол Януса («legitur de quodam alio ydolo regis Iani ad Mazam»), находившийся на месте будущей церкви Сан-Доннино алла Мацца и покровительствовавший всем путникам, а также стражам и привратникам: «Здесь надлежит знать, что царь Янус Субр, разделивший год на четыре части…, нарек и вообразил первый весенний день вратами весны. Первый летний день он нарек вратами лета. И первый осенний день – вратами осени. А первый зимний – вратами зимы. Сам же он носил… железный ключ, ударяя [им] по вратам с приходом первого дня [того или иного времени года], словно был стражем всех ворот, имевшихся в мире. В левой руке он держал посох для указания пути несведущим, будто бы выступая хранителем дорог и защитником от всех опасностей, которые настигают путешественников, паломников и купцов. И каждый путник, желая начать поездку, совершал жертвоприношение тому идолу. Сходным образом всякий, кто сторожил городские врата или же сомневался в [крепости] ворот либо двери собственного дома, приказывал помещать над ними изображение того [бога]»[81]. Средневековый писатель обращает внимание на то, что бог Янус «ad Mazam» изображался держащим правой рукой табличку с числом 300, а в левой – с числом 65, символизируя год солнечного календаря (поверх статуи было помещено изображение солнца)[82].

Приведенные фрагменты «Новой политии» четко свидетельствуют о том, что для Гальвано Фьяммы важно не только изобразить Януса Субра первым насельником максимально удобного ad bene vivendum городского пространства, но и закрепить за древним героем и его соотечественниками (из)обретение некоего «исконного» культа времени. Анализируемое в широком историко-антропологическом ключе, это устремление средневекового писателя, безусловно, покажется кому-то стандартным вариантом стягивания «дорог и времен» к единому квази-сакральному центру («срединной земле»), который в контексте мифологизации прошлого должен выступать идеальной прародиной славных предков. Не менее значимым, однако, представляется своего рода «компенсаторный эффект» подобных построений Гальвано: особая «темпоральная дисциплинированность», якобы изначально присущая обитателям Милана, будто бы извиняет их неспособность удержать обширную и богатую территорию, властвовать над которой позднее будут самые разные пришлые завоеватели – от уцелевших троянцев до римлян и лангобардов. Там, где земля столь часто меняет хозяев, имеет смысл помнить о