Короли и ведьмы. Колдовство в политической культуре Западной Европы XII–XVII вв. - Ольга Игоревна Тогоева

principe (1265–1272 гг.)[126]. Что же касается континентальной Европы, то и здесь влияние демонологической теории, сформулированной в «Поликратике», распространилось весьма широко.

Как я уже упоминала, с начала XIV в. сочинение Иоанна Солсберийского читали и цитировали многие итальянские юристы, в частности, Гильельмо да Постренго (1290–1362) в Вероне и Лука да Пенна (ок. 1325 — ок. 1390) в Неаполе[127]. И хотя этих интеллектуалов интересовала прежде всего политическая теория английского схоластика, его размышления о правителе, поддавшегося дьявольскому искушению и превратившегося в Люцифера, также оказались востребованы на Апеннинах. Как мне представляется, именно эта идея нашла свое своеобразное воплощение в одной из фресок, выполненных Амброджио Лоренцетти (1290–1348) для Палаццо Публико в Сиене.

В центр композиции «Аллегория дурного правления и его последствий» (1338–1339 гг.) художник поместил фигуру Тирана: на голове у него рога, во рту — клыки, в левой руке зажат бокалом яда — иными словами, это — изображение самого дьявола. Над его головой парят Жадность (с денежными мешками, зажатыми в тисках), Гордость (показывающая ярмо, от которого она освободилась) и Тщеславие (любующееся на себя в зеркало). Справа от Тирана расположились Жестокость, держащая в одной руке младенца, а в другой змею; Измена, у которой на коленях свернулся ягненок с хвостом скорпиона; и Обман с крыльями летучей мыши. Слева от Тирана Лоренцетти изобразил Ярость (гибрид кентавра, льва и кабана, сжимающего кинжал), Раздор в одежде с геральдическими цветами Сиены (чёрный и белый), который пилой разделяет согласие, и Войну с мечом и щитом в руках. У ног же Тирана удобно устроился черный козел (еще один намек на демоническое происхождение его хозяина), а ниже застыло поверженное Правосудие[128] (Илл. 2).

Подобная трактовка прямо отсылала к образу тирана-Люцифера из «Поликратика» Иоанна Солсберийского[129]. И хотя не существует прямых доказательств того, что Лоренцетти читал это сочинение, данная аналогия могла стать ему известна опосредованно, из трудов итальянских юристов или, к примеру, из «Книги об обязанностях и нравах знати, или О шахматной игре» (Liber de moribus et officium nobilium sive de ludo schaccariо, 1300 г.) Якопо да Чессоле (ок. 1250 — ок. 1322), представлявшей собой сборник поучительных «примеров» для проповедников и одновременно дидактический трактат, предназначенный для наставления людей благородного сословия[130].

Вероятно, столь же опосредованно идеи английского схоластика оказались заимствованы и в германских землях. Иначе сложно объяснить, откуда в «Молоте ведьм», созданном в 1486 г., появилось следующее безапелляционное утверждение:

«Среди скверных женщин господствуют три главных порока, а именно: неверие, честолюбие и алчность к плотским наслаждениям. Последний из указанных пороков особенно распространен среди подобных женщин. Поэтому, чем более честолюбивые и иные женщины одержимы страстью к плотским наслаждениям, тем безудержнее склонятся они к чародеяниям. Таковыми являются прелюбодейки, блудницы и наложницы вельмож»[131].

Любопытно, что ни Генрих Крамер и Якоб Шпренгер, авторы этого знаменитого на всю Европу демонологического трактата, ни его современные издатели никак не обозначили прямую отсылку к тексту «Поликратика», присутствовавшую в процитированном пассаже[132]. И все же, как мне представляется, речь здесь шла о явном заимствовании.

Безусловно, я не берусь утверждать с полной уверенностью, что демонологическая концепция знаменитого английского схоластика прямо или опосредованно нашла свое отражение в перечисленных выше текстах и изображениях; все это — лишь мои догадки и предположения. К сожалению, не только создатели «Молота ведьм», но и Амброджио Лоренцетти и даже Вальтер Man, входивший в тот же круг образованных придворных Генриха II, что и Иоанн Солсберийский, не оставили нам ни единого письменного свидетельства о том, что они действительно читали сочинение этого последнего или хотя бы слышали о нем. Однако мы хорошо знаем — прежде всего, по фундаментальному исследованию Бернара Гене — о том, что далеко не все средневековые авторы снисходили до подробных и, главное, точных примечаний к своим трудам[133]. Об источниках, которыми они пользовались, нам остается лишь догадываться, и ситуация, в которой на протяжении веков пребывал текст «Поликратика», является тому ярким подтверждением[134].

Впрочем, совсем отчаиваться не стоит. Ибо на карте средневековой Европы все же присутствовала страна, где не просто читали труд Иоанна Солсберийского, но признавали его авторство и прямо ссылались на него при цитировании. Страной этой было Французское королевство, куда мы теперь и отправимся — на поиски распутниц и ведьм при дворах правителей.

Глава 2.

От поучительных «примеров» Элинанда из Фруамона к инсинуациям Жана Пти

Едва окончив свой труд, в конце лета 1159 г. Иоанн Солсберийский отправил копию «Поликратика» Петру из Целлы, коллеге и близкому другу, будущему настоятелю аббатства св. Ремигия в Реймсе (1162–1181)[135]. Вероятно, именно этот подарок положил начало распространению трактата во Франции. Чуть позже, бежав из Англии и приняв в 1176 г. назначение на епископскую кафедру в Шартре (на которой в 1181 г. его сменил все тот же Петр из Целлы), Иоанн, очевидно, и сам привез с собой текст «Поликратика»: во всяком случае один экземпляр своего главного произведения он завещал библиотеке собора[136].

Как следствие, уже во второй половине XII — начале XIII в. сочинение английского схоластика распространилось по цистерцианским монастырям, расположенным в пределах Французского королевства, о чем свидетельствуют дошедшие до нас списки[137]. Однако подлинным знакомством с идеями Иоанна Солсберийского французская образованная публика оказалась обязана Элинанду из Фруамона (ок. 1160–1229)[138]. Для своей «Хроники» (Chronicon), созданной в 1210-е гг.[139], бывший трувер, а ныне монах-цистерцианец, позаимствовал из «Поликратика» не только основные идеи о социальном устройстве и делах управления[140]. Он также уделил внимание проблеме взаимоотношений государя и его приближенных с демоническими силами.

Как известно, сочинение Элинанда дошло до нас частично. Довольно долго знакомство с «Хроникой» оставалось возможным лишь по компиляции, составленной Винсентом из Бове (1190–1264): именно в таком виде она была опубликована в Patrologia Latina аббата Ж.П. Миня[141]. Важно при этом отметить, насколько подробно оказалась освещена в данных отрывках тема магического.

Собственно, уже в первой части, отобранной Винсентом из Бове для своей компиляции, — трактате «О самопознании» (De cognitione sui)[142] — речь заходила о контактах правителей с дьяволом и его демонами. Здесь Элинанд затрагивал весьма популярный у западноевропейских авторов XII в. сюжет о свите Эрлекина, разъезжающей на диких черных конях[143]: «Из сего явствует, что это за кони, на которых иногда видятся души мертвых. Это демоны, преображающие себя в коней, а всадники их — злополучнейшие души, грехами отягощенные,