Джон Феннел - Кризис средневековой Руси 1200-1304

Значительно уменьшилась численность не только городского ремесленного населения, но и низших категорий класса феодалов, отчасти и княжеско-боярской верхушки. Произошла примитивизация форм эксплуатации сельского населения. Постоянный спрос на продукты промыслов, в первую очередь охоты, способствовал их развитию в ущерб земледелию на большей части территории Руси. Замедление темпов развития феодализма проявилось и в консервации холопства (полной личной зависимости крестьян, обычно не имевших надела). В конце XIII— начале XVI вв. холопы составляли основную рабочую силу домениального хозяйства и пополнялись главным образом за счет взятых в плен в междоусобных войнах соплеменников. Замедлилась колонизация в районы финно-угорского и балтского населения на севере и востоке.

Крайне важны и долгосрочные социальные воздействия нашествия и ига. Политическая роль горожан резко упала, хотя именно горожане и выступали основной движущей силой в антимонгольских и антиордынских выступлениях. Иго способствовало упрочению двух сил — церкви, которая, согласно представлениям язычников монголов, должна была оставаться нетронутой, и княжеской власти, получившей, между прочим, в результате борьбы горожан право сбора различных налогов в пользу захватчиков — ясака (дани), хараджа (поплужного), тамги (торговой пошлины), сусуна и улуфа (корма и питья), конака (дара, почестья, гостевой пошлины), кулуш-колтка (запроса, чрезвычайного сбора по требованию хана).

Иго способствовало исчезновению веча (органа сословного представительства правящих классов), упрочению княжеской власти.

Концепция 5-й главы, посвященной деятельности Александра Невского, парадоксальна: после нашествия монголов с 1240 по 1252 г. «русские… сами решали, как им жить» (с. 136), вокняжение Александра на владимирском столе в 1252 г. знаменовало «начало новой эпохи подчинения Руси татарскому господству», «иго» началось не с нашествия, а «с того момента, как Александр предал своих братьев» (с. 149). Идеализация Александра Невского, вызывающая протест у Дж. Феннела, явно связывается автором с официально-патриотической трактовкой истории битвы на Чудском озере, особенное распространение получившей в 30-х годах текущего столетия, — сравни постановление жюри правительственной комиссии по конкурсу на лучший учебник истории СССР и известный фильм С. М. Эйзенштейна. Цепь рассуждений Дж. Феннела напоминает евразийскую концепцию взаимоотношений Руси с Ордой и построения Л. Н. Гумилева, который со смертью Александра связывает освобождение Руси от ордынской власти[90], однако она никак не подтверждается источниками. Подлинная грань в русско-ордынских отношениях — «татарская» перепись 1257–1259 гг., когда ордынцы после пятнадцатилетнего взимания дани и корма с русского населения (согласно ярлыку Менгу-Тимура 1267 г., отразившему ярлык Бату-хана 1242/43—1248 гг.), а также получения многочисленных подарков, привозимых в Сарай и в Каракорум в обозах русских князей, ввели на Руси подворное обложение, требуя десятины и тамги, выполнения воинской повинности, постепенно учреждая «ямскую» (почтовую) и другие повинности. Этот экономический контроль в соединении с политическим верховенством хана, раздающего ярлыки на княжение, сковал развитие княжеств и определил особое несвободное положение Руси («царева», т. е. ханского улуса) в составе улуса Джучи.

Автор не ставит вопроса о соотношении различных социальных сил в эпоху, последовавшую за монгольским нашествием, — прежде всего княжеской власти и того, что в других странах Европы получило наименование городского патрициата. Сам факт слабого развития и неоформленности торгово-ремесленной верхушки в социальной структуре русского средневекового города и падение институтов вечевого самоуправления нужно возводить к последствиям нашествия и ига. Потеря городом его наиболее активной части — богатых ремесленников и отчасти купечества[91], разрыв традиционных экономических связей с европейскими странами, расположенными западнее Руси, не могли не сказаться самым пагубным образом на развитии русского города.

Несомненно, Дж. Феннел прав в отрицании организационных форм союза папства, ордена и империи. Вопреки мнению И. П. Шаскольского[92], формального единства западных соседей Руси не существовало, однако их идейные и практические устремления были одинаковы. Дж. Феннел, не считая реальной опасность для Руси с запада и преуменьшая тяжесть ордынского ига, утрачивает важные внешнеполитические критерии, по которым можно оценить деятельность русских князей, и в особенности Александра Невского.

Победы Александра Невского в 1240 и 1242 гг. описаны автором так, будто значение средневековых сражений зависит лишь от числа павших и захваченных в плен. Вспомним меткие слова Ф. Броделя о маленьких армиях средневековья, которые «уместились бы на ладони» "; в битве на Липице в 1216 г. — поворотном событии в отношениях Новгорода с Суздальской землей — потери Ростиславичей и Константина Всеволодовича, по словам пристрастного летописца, составили лишь шесть человек, а в битве при Дурбе 13 июля 1260 г., где крестоносцы подверглись сокрушительному разгрому со стороны литовских войск, погибло 150 рыцарей [93]. Агиографический рассказ о победах Александра прочитан автором лишь как «эпическое преувеличение… относительно мелких побед», сделанное «по лучшим агиографическим образцам» (с. 142). Однако Дж. Феннел не вспоминает о том, что «Житие» Александра — первый подобный русский образец[94], сформулировавший идею религиозного противостояния католическому западу и оказавший глубокое влияние на многие последующие книжные концепции борьбы Руси с внешними врагами, например на антиордынский пафос «Сказания о Мамаевом побоище» 80—90-х годов XV в.

По словам П. А. Флоренского, история имеет дело с духовными ценностями[95], и агиографический образ Александра как истинного христианского правителя — защитника своей земли, сложившийся не позднее 1305 г., а вероятнее уже к 80-м годам XIII в, имеет самостоятельное значение в русской истории, не исчерпывающееся биографическими реалиями.

Есть ли достаточные основания для того, чтобы встать на сторону Дж. Феннела в оценке ордынской политики Александра Невского как антирусской? Неизбежным шагом представляются настойчивые поиски Александром компромисса с сарайскими ханами в условиях междоусобицы, давления на западные границы владений Александра и тяжелых последствий нашествия 1237–1240 гг. Мнение Дж. Феннела о будто бы сложившейся к 1252 г. последовательно антиордынской коалиции русских князей, расколотой политикой Александра, маловероятно, зато несомненны миротворческая цель поездки князя в Орду после восстания 1262 г., «дабы отмолить людей от беды тоя», и отсутствие ханских карательных акций против восставших после заступничества Александра, но не по причине «занятости татар» (с. 163), как полагает Дж. Феннел[96].

Дж. Феннел, споря с русской и советской историографией, в целом признающей патриотический пафос политики Александра Невского, незаметно для себя черпает аргументы из арсенала своих оппонентов. Обвинение Александра в предательстве общерусских интересов опирается на позднейшее, но нередко звучащее и в нашей историографии представление о Северо-Восточной Руси XIII столетия как о «всей земле Русской» — целостном государственно-политическом организме 1. Более историчное понимание Руси XIII в. — полицентричной системы, составленной из самостоятельных княжеств, предполагает и более корректную оценку деятельности Александра Невского, управлявшего великим княжеством с осмотрительной осторожностью и заложившего основы неизбежной политики лавирования, сберегающей силы для последующего отпора Орде. Образ Александра в русской средневековой литературе не стал примером раболепства перед татарами, следовательно, Александр вполне соответствовал этикетному представлению о мудром правителе и защитнике подданных; дальнейшая трансформация понятия народа, земли в представлении об «отчине» русских государей позволила применить опыт его политики в XV столетии и даже раньше, в годы «великой замятии» (усобицы) в Сарае — например, в действиях против Орды Дмитрия Донского (1375–1380 гг.).

Кровопролитные ордынские походы на Русь 70—90-х годов XIII в. и — как результат этих походов — усиление монгольской власти над русскими княжествами — вот та опасность, которой по возможности избегал Александр Невский; Дж. Феннел, верный своей концепции, объявляет эти походы «долгосрочными последствиями политики Александра Невского» (с. 115).

Мало внимания уделяет автор анализу ордынской администрации на Руси, упоминая лишь двух ханских чиновников — ярославского и владимирского баскаков. Без исследования вопроса об эволюции ордынской фискальной системы не вполне понятными остаются причины выступления городских низов в Ростове (1289) и многочисленных ордынских «ратей», разорявших русские княжества не только вследствие междоусобицы князей (автор называет ее «огромной семейной ссорой» (с. 190), приводивших татар на Русь, но и в целях установления более прочной зависимости отдельных земель и княжеств от сарайских ханов.