Джон Феннел - Кризис средневековой Руси 1200-1304

Руководство мелких князей отрядами войск их сюзеренов (известно, например, что в 1232 г. из Чернигова вышел Святослав Трубечский с «новгородцами» — имеется в виду, очевидно, отряд из Новгорода Северского[65]) приближало самих этих князей к роли более поздних служилых, хорошо известных в Русском государстве по источникам конца XV — начала XVI в.[66]

Система складывающегося или уже сложившегося вассалитета князей была подорвана в результате нашествия: с переносом аппелляционного органа, принадлежавшего к компетенции верховной власти, за пределы Руси каждый князь получил право и возможность добиваться земель и трона самостоятельно, чем консервировалось состояние феодальной раздробленности.

Формирование вассальных отношений сопровождалось упорядочением княжеского хозяйства и фиксацией общегосударственных повинностей по поддержанию «служебной организации» князей (см. уставную грамоту о ловчем: Приложение 3. Актовые материалы), по строительной деятельности князей и благоустройству городов. Тот факт, что подобные грамоты сохранились из различных города— несомненное доказательство всеобщности этого процесса. Можно полагать, что развитие феодальных отношений и на северо-востоке и на северо-западе страны в XIII в. в основном соответствовало развитию их в Галицко-Волынской земле. Для политического кризиса — а только о таком и повествует Дж. Феннелл — обязателен паралич или полупаралич общественной жизни, разрушение или пробуксовка административно-фискальных механизмов. Наблюдается ли это в русских землях XII в.? На этот вопрос можно ответить лишь применительно к Новогороду. Многочисленные новгородские берестяные грамоты не дают ни малейшего намека на это ни относительно первой трети XIII в., ни относительно остальных его двух третей. Не случайно именно в пользу князя Святослава Всеволодовича новгородцы в 1209 г. отдали «доски»[67] посадника Дмитра Мирошкинича, т. е. документы, которыми оформлялись ростовщические операции. По-видимому, князь располагал достаточно мощным аппаратом для взимания долгов и процентов.

Одним из ведущих процессов, характеризующих кризис, Феннел считает потерю Киевом своего доминирующего положения. Причины этого явления, т. е. перемещения источника влияния — сильной княжеской власти — на северо-восток, следует искать «прежде всего в том факте, что ни один княжеский род не правил Киевом в течение всего XII в.» (с. 57).

Этот ответ, поддержанный одним из рецензентов — Дж. Шепардом[68], содержит в себе скрытую полемику с предшествующей, в том числе и советской историографией п. Последняя обращала внимание на ухудшение торговли на Черном море и вообще с востоком и югом, и миграцию населения на северо-восток. Предмет дискуссии заключается не в самом факте миграции, но в определении ее движущих сил: советские историки настаивают на отходе рядового населения, зарубежные говорят о ведущей роли князей в этом процессе (Г. Штекль)[69].

Массовый материал археологических раскопок показывает, как отступало на север финно-угорское население на северо-востоке страны. Ясно также, что неравномерность заселения славянским этносом Восточно-Европейской равнины давала себя знать и в это время. Несмотря на существование слабозаселенных, болотистых или лесистых районов на западе Руси, в целом внутреннее освоение земли на юге и юго-западе происходило гораздо быстрее, чем на северо-востоке: значительно большая плотность населения в этом регионе, о чем свидетельствует количество топонимов, упомянутых даже в летописи[70], значительно большая плотность городов (отметим, что в Новгородской земле на протяжении всего средневековья города существовали в крайне небольшом количестве, да и то в непосредственной близости от столицы [71]). В этом же юго-западном районе значительно раньше происходили процессы складывания частного землевладения: летописный термин по концентрической окружности от юго-запада. Во вновь осваиваемом краю возникали новые города, как хорошо показал М. Н. Тихомиров.

Вряд ли в этих условиях можно говорить о простой «неспособности» Ростиславичей править по-прежнему. Канули в Лету те условия, при которых действовали Мономах и Мстислав Великий. Жаль, что автор обходит молчанием причины изменения положения князей в Киеве. Это оставляет у читателя чувство неудовлетворенности. Тем более что следующая глава, посвященная Южной Руси 1200–1223 гг., вновь возвращает к вопросу, оставшемуся без ответа в предшествующей. Автор прослеживает закономерность внутриполитической жизни этих двух десятилетий, упорную борьбу соседних князей за Киев, не давая ответа на вопрос о причинах этого. Киев, несмотря на постигший его разгром половцами в 1203 г. (красочно описанный в летописи и не менее красочно — Дж. Феннелом), оставался, как показали археологические раскопки М. К. Каргера [72], крупнейшим городом. Здесь по-прежнему происходила оптовая международная торговля, отсюда по-прежнему расходились товары южного и восточного импорта[73]. Доходы князя, несомненно, складывались не только из судебных, но и из торговых пошлин, как можно понять из памятника XIV в. — относящегося, впрочем, к Новгороду — «Рукописания Всеволода Мстиславича»[74].

События 1200–1223 г., определившие судьбу Суздальской земли, — последние походы Всеволода III, раздел его владений между сыновьями, смута, начавшаяся после смерти Всеволода в 1212 г., победа Константина Всеволодовича в междоусобной войне и последующее вокняжение Юрия Всеволодовича (1218) — описаны автором в летописной манере и производят впечатление беспристрастного изложения бесспорных фактов. Однако в этом рассказе сравнительно немного известий ранней Лаврентьевской летописи (1305), зато немало фактов, почерпнутых из позднейших, менее достоверных источников — гипотетического свода 1448 г. (Новгородская IV и Софийская I летописи) и Московского свода конца XV в. Так, в рассказ о разделе княжения Всеволодом III между сыновьями автор вводит описание собора, будто бы созванного Всеволодом во Владимире и состоявшего из представителей всех сословий — бояр, духовенства, купцов, дворян и «всех людей». Дж. Феннел считает этот собор «предтечей великих земских соборов XVI и XVII веков» (с. 84), и его, как и советских историков В. Т. Пашуто и Ю. А. Лимонова, ничуть не настораживает то обстоятельство, что о соборе 1211 г. молчит Лаврентьевская летопись, зато подробно повествует Московский свод конца XV в., создатели которого в последние годы жизни Ивана III имели серьезные основания конструировать исторический прецедент соборного приговора о разделе наследства великого князя, невзирая на то, что в предшествующие столетия подобные вопросы решались на основании личного княжеского завещания.

Положение Новгородской земли в 1200–1223 гг. Дж. Феннел описывает как неизменное, ибо в первые десятилетия XIII в. еще нет примет нового этапа в развитии новгородского самоуправления — договорных отношений между князем и Новгородом. Явно упрощенно проведен анализ политической подоплеки восстания 1207–1209 гг. как проявления антагонизма суздальского князя и антисуздальски настроенного посадника. Сам факт складывания различных группировок боярства, ориентировавшихся на различные группы князей, — характерная черта новгородской политической жизни того периода, когда новгородцы стали «вольны в князех». Советские историки (В. Л. Янин) расценивают итог восстания 1207–1209 гг. как победу княжеской власти над посадничеством. Однако разгром Мирошкиничеи привел не только к изъятию долговых «досок»[75] и прекращению поборов в пользу посадника, — эти «доски» и, вероятно, предусмотренные и зафиксированные на них долги по уплате дани были переданы князю, поэтому новгородское восстание стало одним из этапов нормирования отношений князя и Новгорода.

По мнению Дж. Феннела, в XIII столетии Новгород терял свою привлекательность для князей: на их долю доставалось мало доходов и слишком много обязанностей по обороне города и сооружению фортификационных укреплений. Эти аргументы представляются неубедительными. Как показали новейшие исследования П. А. Раппопорта (см. Приложение 7. Археологические материалы), уже с 40-х годов XII в. князья не занимались строительством новгородских укреплений. В пользу новгородского князя отчислялась часть «полона», до 1228/29 года князь взимал пошлину, поименованную забожничье (термин неясен; В. И. Даль объясняет глагол забожить как «присвоить неправою божбою, если нет улик»[76], т. е., возможно, речь идет о судебной пошлине). Постоянным источником дохода князя оставался его домен, который недавно, уже после выхода в свет книги «Кризис средневековой Руси», был локализован В. Л. Яниным на юге Шелонской пятины[77].