Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков

Конечно, в истории России были примеры, когда в её состав входили различные образования с разной степенью автономности управления. Можно вспомнить Касимовское ханство в составе Московского государства, украинскую Гетманщину или Калмыцкое ханство. Однако несомненно, что сохранение городского самоуправления в Прибалтике, а затем и автономия Польши и Финляндии в начале XIX века имели принципиально иной характер, чем пример Калмыцкого ханства в XVIII веке. Последнее было традиционным племенным государством кочевников и находилось в зависимости от России.

В то время как Прибалтика с её немецким дворянством и самоуправляющимися городами до момента присоединения к России была составной частью европейского пространства. Главным отличием здесь как раз и было наличие самоуправления, по крайней мере, на уровне автономных торговых городов — Риги, Ревеля, Выборга, Нарвы. Хотя самоуправление не затрагивало зависимое от немецких дворян местное крестьянское население. Но при этом сами по себе лифляндские дворяне также обладали развитой системой самоуправления, опиравшейся на корпоративные и земельные дворянские организации[307]. Данная система была прямым следствием политической практики из времён правления в Прибалтике Ливонского ордена. Стоит отметить, что даже после присоединения к России социальные процессы в немецкой Прибалтике больше были связаны с развитием Европы, чем России. Так, крепостное право в Прибалтике было отменено гораздо раньше, чем в собственно России, в самом начале XIX века. Причём отмена крепостного права происходила практически одновременно с аналогичным процессом в Пруссии.

В целом в начале XIX века для России возникла новая ситуация. С одной стороны, более жёсткое, но в то же время в военно-политическом плане с точки зрения концентрации ресурсов общества гораздо более эффективное централизованное правление в основной России. При этом в его основе продолжали использоваться деспотические принципы управления. С другой стороны, присутствие элементов европейского городского самоуправления, в частности, на новых территориях империи в Прибалтике, в Польше и Финляндии. Причём именно деспотический характер власти над российским обществом, собственно, и обеспечивал военно-политическое могущество империи. Именно это и дало возможность присоединить ту же Прибалтику. В то же самое время новые территории в Европе с их отличными от основной России принципами управления как раз и предоставляли российским монархам шанс ощущать себя европейскими правителями. Данное обстоятельство имело для них большое значение. Можно напомнить, что императрица Анна Иоанновна первоначально являлась герцогиней Курляндской.

Хотя у российских властей были также и вполне экономические причины сохранять в Прибалтике прежнее устройство. Дело в том, что прибалтийские губернии приносили существенно больше дохода. К примеру, в Прибалтике (Лифляндская и Эстляндская губернии, Выборг и Нарва) было в три раза меньше населения, чем в Украине (635.4 тыс. человек против 1.8 млн.). В то же время из прибалтийских земель в бюджет России поступало в два раза больше налогов, чем с Украины. В 1739 году бюджет получил с Прибалтики 539 тыс. рублей, а с Украины около 260 тыс.[308]. Конечно, имело значение то обстоятельство, что в первой половине XVIII века в Украине преобладало сельскохозяйственное производство. Причём естественно, что Украина того времени занимала сравнительно небольшую территорию. В неё не входили правобережная Украина, за исключением Киева, и южные районы. В то время как в Прибалтике кроме сельского хозяйства велась также развитая торговля через портовые города, крупнейшими из которых как раз и были прибалтийские Рига, Ревель и Выборг. Но всё равно разница в экономической выгоде для российского государства была весьма существенная.

Характерно, что на присоединённых в XVII веке территориях Украины и Беларуси также существовали элементы европейского самоуправления, в частности магдебургское городское право. Оно осталось в наследство от сначала Великого княжества Литовского, а затем Польши, в составе которых находились бывшие западнорусские земли. Украинская «гетманщина имела собственную законодательную систему, основанную на древнем Литовском статусе и магдебургском праве для некоторых городов»[309]. Однако впоследствии при Екатерине II магдебургское право было ликвидировано. Это было естественно в соответствии с логикой развития централизованного государства. По мере укрепления его власти любые автономии постепенно ликвидировались, а их территории включались в состав империи на общих основаниях. Так, собственно, и произошло с украинскими и белорусскими территориями. Но с Прибалтикой XVIII века, а также Польшей и Финляндией начала XIX века ситуация была уже другой.

Свою роль здесь как раз и играло то обстоятельство, что в XVIII веке в России одновременно с укреплением центральной власти сформировалась также общая ориентация российской правящей элиты на Европу. Данная тенденция только усилилась с появлением на троне императоров, тесно связанных с Европой на личном уровне. Наиболее ярко это проявилось во время правления Екатерины II, немецкой принцессы по своему происхождению. Для неё было естественным стремиться к европейским моделям государственного устройства. Дэвид Гриффитс считал, что «по её мнению (Екатерины II. — Прим. авт.) деспотизм был необходимой чертой правления в начале века (XVIII. — Прим. авт.) — необходимой потому, что исторической миссией Петра было силой вернуть Россию на предначертанный ей европейский путь, с которого она сошла во время монгольских завоеваний. Екатерина утверждала, что Россия готова к правлению, основанному на господстве права»[310]. Безусловно, идея о «господстве права» для XVIII века в России была слишком радикальной. Тем не менее вполне естественно, что Екатериной II, особенно на начальном этапе её правления, всё же были предприняты определённые попытки изменить принципы управления российским обществом.

В этом контексте она ориентировалась на новые идеи, которые в это время активно развивались в интеллектуальной мысли Европы. Её очевидным желанием было стать просвещённым правителем. Для выходца из Европы было естественным выглядеть в первую очередь европейским монархом, а не восточным деспотом. В то же время это давало основание современным российским историкам, авторам сборника «Азиатская Россия», утверждать, что «российский имперский проект Екатерины II был таким же продуктом эпохи Просвещения, как и революционный республиканизм (во Франции времён революции. — Прим. авт.). Он также был основан на вере в рациональное преобразование природы и общества, на признании решающей роли правильно сформулированных законов для достижения закона и справедливости. Сама Екатерина стремилась воплотить просвещенческий идеал «философа на троне», выступающего в роли «политической функции» природы режима и местных условий, а не самодура, собственника земель и людей»[311]. Здесь очень показательно, что для коллектива российских авторов было важно подчеркнуть общие черты в развитии России и Европы XVIII века.

Для сторонников такой версии Екатерина II и её стремление уйти от существующего имиджа восточного деспотического