Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

они зарезали всех лошадей и коров у фермера в Холте и рассылали письма с угрозами. И конечно же, Ганнер всегда носил с собой заряженные пистолеты и не раз стрелял из них, чтобы устрашить противников.

Это и привело к его падению. «Действуя в открытую (вероятно, будучи пьяным)», Ганнер выстрелил из пистолета в одного из своих противников в питейном заведении. Пуля прошла мимо, и Ганнер заявил, что он вовсе не собирался попасть в цель. Но человек, в которого он стрелял, смог инициировать судебное преследование в соответствии с Черным актом — иск, полностью поддержанный местным общественным мнением и приведший к обвинительному приговору. Сэр Джон Фортескью на заседании ассизов в Винчестере, как положено, приговорил Ганнера к смертной казни, но рекомендовал дать ему отсрочку на том основании, что стрельба произошла «при сомнительных обстоятельствах» и не показалась судье «злонамеренным поступком». (Ни один «черный» не мог рассчитывать, что в законе найдется столь благоприятная формула.)

Отсрочка, назначенная судьей Фортескью Ганнеру, еще сильнее расколола сообщество и привела к еще большим сложностям. Условием отсрочки была, по-видимому, рекомендация «самому себя изгнать из страны» на четырнадцать лет. Но каждый этап разбирательств сопровождался поджогами в Бентуорте и Олтоне, а также угрожающими посланиями, «разбросанными повсюду». Два амбара и три дома были сожжены дотла. Местные жители во главе с приходским священником не сомневались в том, что эти пожары — дело рук «банды» Ганнера. Твердых доказательств не было, но ходило немало предположений и слухов. Первый пожар произошел в ночь после того, как Ганнера отправили в тюрьму; второй — вскоре после его осуждения; третий — в то утро, когда его должны были повесить. Слышали, как одна женщина из Олтона говорила, что, «если Льюиса Ганнера повесят, в Бентуорте случится больше бед, чем когда-либо, и в Олтоне тоже». С обеих сторон были составлены петиции, поддержанные состоятельными и влиятельными людьми. Сначала всеобщее мнение требовало, чтобы Ганнера повесили; затем, когда ему назначили отсрочку, люди настроились на его высылку на каторгу. Пока он оставался в Винчестерской тюрьме, жители деревни Бентуорт каждую ночь ожидали новых пожаров: «Все наши фермеры, работники и слуги, — писал священник, — измучены тяжелым трудом, страхом и несением караула». Но когда Ганнеру удалось добиться освобождения под залог при условии, что он «сам себя изгонит», страх возрос еще больше. Ганнер, весьма далекий от того, чтобы покинуть страну, остался в Хэмпшире «к великому нашему ужасу», собирал подписи под прошением о своем полном помиловании и (по некоторым данным) угрожал устроить поджог, зарезать животных и застрелить в упор любого, кто осмелится выступить против него. «Без сомнения, он соберет достаточно имен[719]… потому что очень немногим хватит смелости отказать ему. Наши дома крыты соломой и тесно расположены, о господи! Наша жизнь, наше состояние отданы на произвол таких отчаянных злодеев!» Если же он получит помилование, то «сможет всех нас обложить контрибуцией, и мы будем рады выкупать свою безопасность на его условиях».

Перед нами наилучшее свидетельство во всей этой книге, касающееся «банды» и «рэкета». Но оно исходит — причем очень сложным путем — со стороны смотрителей парков, а не со стороны фермеров или лесовиков. Достоверность таких данных во всех источниках с трудом поддается оценке. Самый трезвый отчет об этом деле появился еще в начале всей истории, вскоре после осуждения Ганнера, в записке хэмпширского мирового судьи Томаса Бейтса судье Фортескью. Бейтс снимал показания при первом аресте Ганнера, но никогда раньше его не видел и склонялся к мнению «общественности этих мест» о том, что Ганнер, хоть он и беден, «обладает гордым, дерзким и мстительным нравом». Однако Бейтс не смог найти никаких фактов, доказывающих, что поджог был делом рук «банды» Ганнера. В самой деревне «все как один не желают его казни, считая, что наказание несоразмерно его преступлению [то есть чрезмерно]». И в то же время никто не чувствовал бы себя в безопасности, если бы Ганнер, отпущенный на свободу, снова оказался среди них. Зато за пределами деревни стоял «народный вопль» о том, что Ганнер должен быть повешен: «Ко мне обратились уважаемые люди из мест, удаленных от его селения, с просьбой ускорить его казнь». Завершая оценку фактов по делу, Бейтс добавил: «Милорд, у этого Ганнера нет ни одного друга, поэтому справедливость требует этого от меня». Перед лицом такого массового возмущения пристальное внимание судьи к доказательствам делает ему честь и напоминает о более возвышенных ценностях правосудия, чем те, которые обычно демонстрируются в данном исследовании. Но в то же время Ганнер был егерем; мы нигде больше не нашли столь беспристрастной оценки в отношении осужденного и, более того, лишенного друзей «черного» браконьера[720].

Мы подробно проследили детали этого сложного дела, потому что сохранились источники, и нужно извлечь из них все возможное. Они показывают глубоко расколотую общину, подвергающуюся поджогам и насилию, причем раскол происходит не сообразно обычному социально-экономическому расслоению, а между владельцем парка и лесниками с одной стороны — и большей частью деревни, включая приходского священника, с другой. Такой раскол вызвал с обеих сторон систематические боевые действия и формирование того, что можно было счесть «бандами». Нет также никаких оснований предполагать, что эти боевые действия сошли на нет и в других частях северо-восточного Хэмпшира. Я не исследовал, почему в 1733 году в Черный акт был добавлен пункт, предусматривающий уголовную ответственность за срезку стеблей хмеля. Но Фарнхэм был центром хмелеводства, а всем ненавистный Эдвард Форбс, епископский управляющий, а затем и смотритель, а также арендатор Старого Парка в Фарнхэме, был крупным хмелеводом. Возникает соблазн предположить, что этот пункт о смертной казни также мог возникнуть в некой связи с владениями епископа. После 1733 года, возможно, наступило своего рода затишье. Но в 1746‑м сообщили, что в Хэмпшире происходит нечто вроде возрождения «черного» браконьерства:

Банда отчаянных головорезов, называемых Черными, снова собралась в этих краях, поселившись в уединенном доме в лесу, откуда они выходили переодетыми ночью, в сопровождении одной женщины, и… совершали бесчисленные безобразия, грабили парки джентльменов, рыбные пруды и крали откормленных овец.

В числе парков, подвергшихся нападению, был и епископский парк в Фарнхэме[721].

Черный акт не принес мира и в центральные и южные леса Хэмпшира. В Хэмблдоне, в лесу Бир, изготовитель кожаной обуви, портной и кузнец — один из них из Бишопс Уолтхэма — были вызваны в суд специальным приказом согласно Черному акту после поджога нескольких штабелей бревен[722]. Также имели место случаи грабежа и насилия, не относящиеся к деятельности «черных», но происходившие в том же районе. Уцелевшие «черные», без сомнения, с удовольствием увидели, как в 1725 году Винчестерские