Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

к делу. Нашли крестьянина, который показал, что Нортон «много раз предлагал обменять Саутвик Хаус на хижину (его отца), потому что ему надоело жить в Саутвике, где дьявол не давал ему покоя». Примерно в 1724 году, когда Нортон ехал в легком экипаже по направлению к Бишопс Уолтхэму, его остановили несколько нищих и попросили подаяния. Нортон «вскочил на ноги в своем экипаже и сказал, что он и раньше был достаточно безумен, но сейчас еще безумнее, чем когда-либо». Он уронил шляпу и парик, «нисколько не позаботился надеть их снова и продолжил свой путь в Уолтхэм пешком». Поведение, за которое в Средневековье его могли бы счесть святым, было приведено — согласно «общепринятым стандартам того времени» — в доказательство его сумасшествия. В 1739 году специальное жюри присяжных, состоявшее из джентльменов из Хэмпшира, без труда оспорило завещание, постановив, что Нортон составил его, не будучи в здравом уме[711].

Нашу веру в незыблемость природы капитализма восстанавливает эпизод из дальнейшей жизни виконта Кобхэма, констебля Виндзорского замка времен эпизода с «черными». Кобхэм, как и Кадоган, в результате войн приобрел состояние, которое тратил на роскошные здания и сады в Стоу. В 1748 году двое молодых людей из близлежащего леса Сэлси были пойманы во время набега на его олений парк. Согласно нерушимой местной традиции, жены этих мужчин попросили принять их в Стоу и умоляли сохранить жизнь их мужьям. Казалось, старый Кобхэм, которому шел восьмидесятый год, был тронут их слезами. Он пообещал, что мужья вернутся к ним к определенному дню, — и так оно и вышло, потому что как раз в тот день их тела доставили на тележке к дверям дома. Кобхэм увековечил это событие, установив у себя в парке скульптуру, изображающую покойных с оленем на плечах[712].

Что касается сэра Фрэнсиса Пейджа, то он также оставался активным до своего восьмидесятилетия. «Когда он, больной и дряхлый, шел, покидая суд, один джентльмен поинтересовался партикулярно его здоровьем. „Мой дорогой сэр, вы видите, я все еще вешаю да вешаю [hanging on — держусь, держусь]“, — был ответ»[713].

II. Леса

Что касается лесов, то с появлением Черного акта безопасность для деревьев и оленей в них не воцарилась в мгновение ока. Хотя я не нашел больше упоминаний ни о фермере Уильяме Шортере и его шайке разбойников, объявленных вне закона[714], ни о «короле Джоне», почти во всех других отношениях дела в лесах шли примерно так же, как и до принятия Черного акта.

Если беспорядки, по-видимому, начались впервые в том углу, где расположены Крондолл, Догмерсфилд и Фарнхэм и где сходятся графства Беркшир, Хэмпшир и Суррей, то похоже, что они и продержались в этих местах дольше всего. В Крондолле в 1724 году у одного джентльмена срубили молодые дубы и зарезали лошадей. Позже в том же году несколько работников из Крондолла, вооруженные и переодетые, снова охотились на оленей в епископском парке в Фарнхэме: пятерым из них были объявлены прокламации в соответствии с Черным актом. Набеги на Фарнхэм Парк продолжались в 1724 и 1725 годах, и эти забавы все еще не закончились к 1730‑му[715]. В июле 1727 года Джеймс Овер из Догмерсфилда и один человек из Крондолла, согласно Черному акту, были вызваны в суд специальным приказом за то, что пришли с оружием в парк Эллиса Сент-Джона и захватили там лань. В этом приходе существовала какая-то тесная семейная связь с «черным» браконьерством: один Овер потерял свой копигольд из‑за манипуляций Эллиса Сент-Джона, еще один Овер был среди тех, кто оказался вне закона вместе с Уильямом Шортером, а Джеймс Овер попал в судебный приказ о явке на разбирательство по доносу Генри Овера, работника из Догмерсфилда, который участвовал в том же нападении и был, предположительно, его родственником. Но Джеймсу Оверу, нашедшему убежище в Кенте, не повезло — он попал в тюрьму, где его узнали, так что он исчезает из документов, как и Вулкан Гейтс, но участь обоих предрешена: их ждет официальное установление личности и ускоренная процедура казни как обозначенных в судебном приказе преступников[716].

Лорда Крейвена также не забыли посетить в двух его усадьбах. В одной (Даммер близ Бейзингстока) из парка увели его оленей, взломали конюшни и украли лошадей. За деяния в другой его усадьбе, в Хэмпстед Маршалле, был отправлен в тюрьму Ньюгейт лесник по имени Коутс: он «разделался с каждым оленем» в парке, а также «много раз нанимал по несколько человек, чтобы убивать оленей, когда у них приплод… и вешал оных на палисадах и перелазах, а также… просил уолтхэмских „черных“ и других людей, чтобы они жгли дома, амбары, скирды Его светлости и т.д… помогая им деньгами, огнестрельным оружием и одеждой для маскировки. А еще подкупил упомянутых „черных“, чтобы они убили лесника Его светлости и калечили, ранили и убивали его скот».

Я не знаю, что может скрываться за этими сенсационными обвинениями, потому что Коутс, после четырехчасового разбирательства в суде, был оправдан. Независимо от того, был он виновен или нет, вполне очевидно, что кто-то все-таки совершил по крайней мере некоторые из преступлений, за которые его судили[717]. Подобные факты подтверждают то, чего и следовало ожидать: Черный акт повлек за собой ухудшение обстановки. Вместо сообщений о джентльменских действиях «короля Джона» мы видим данные о поджогах, нанесении увечий и закалывании животных, о терроре и ответном терроре. Егеря оказались в эпицентре этого конфликта: иногда их запугивали, заставляя помогать браконьерам, а иногда они сами терроризировали и грабили на свой страх и риск. В 1731 году поместье Мортимер, одно из имений вдовствующей леди Энн Паулетт (это миссис Натан Райт, старый враг сэра Чарльза Энглфилда), подверглось нападению: ворота разбили вдребезги, деревья вырубили, а егеря угрожали убить[718]. Но чрезвычайную сложность, которую теперь могла приобрести эта война в сельской местности, лучше всего иллюстрирует пример Льюиса Ганнера.

О деле Ганнера, на первый взгляд, можно было бы сказать: «попался, который кусался». Он был егерем у лорда поместья Бентуорт и «на этом посту действовал с большой жестокостью, отстреливал собак, принадлежащих джентльменам и фермерам, отбирал ружья и сети у тех, кто не имел разрешения», и т. д. Это сделало его «совершенно невыносимым» для местных жителей, в том числе, как кажется, для многих дворян. Неприязнь к Льюису Ганнеру распространилась на близлежащий Олтон и Элис Холт. Но Ганнер, столкнувшись с этой враждебностью, похоже, создал свою собственную организацию из подчиненных, клиентов и верных соратников — или, по выражению того времени, собственную «банду». Находя свои законные полномочия неэффективными, он дополнил их теми же видами внеправового устрашения, которые вменяли в вину «черным»: его или его банду обвиняли в поджогах, в том, что