Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России - Коллектив авторов
Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России читать книгу онлайн
Одна из причин неудачи демократических реформ в России – отсутствие навыков публичной речи, что редакторы данной книги назвали «синдромом публичной немоты». Мы умеем говорить или в официальном ключе, когда исход коммуникации предрешен заранее, или в приватном, когда целью спора становится сам спор. Мы теряемся, когда нам приходится убеждать, аргументировать, уступать, искать общую позицию. Какие исторические, социальные или психологические причины лежат за нашей неспособностью аргументативно примирять разные точки зрения? Почему нам так тяжело даются компромиссы? Почему каждый публичный спор быстро превращается в скандал и склоку? Эта книга исследует поставленный вопрос с разных методологических позиций, в историческом, социологическим, социолингвистическом планах. Под одной обложкой объединились ведущие специалисты из разных стран – России, Великобритании, Франции, Израиля, – предлагающие как описания различных примеров «публичной немоты», так и методы ее преодоления.
Lindquist G. (2006). Conjuring Hope: Healing and Magic in Contemporary Russia. New York: Berghahn Books.
Litovskaia M., Shaburova O. (2010). Russian Glamour in Post-soviet Mass Media // Russian Mass Media and Changing Values / A. Rosenholm, K. Nordenstreng, E. Trubina (eds.). London: Routledge. P. 193–208.
Lorenzo-Dus N. (2008). Real Disorder in the Court: an Investigation of Conflict Talk in US Television Courtroom Shows // Media, Culture and Society. Vol. 30 (1). P. 81–107.
Matoesian G. M. (1999). Intertextuality, Affect, and Ideology in Legal Discourse // Text. № 19 (1). P. 73–109.
Matza T. (2009). Moscow’s Echo: Technologies of the Self, Publics and Politics on the Russian Talk Show // Cultural Anthropology. № 24 (3). P. 489–522.
Matza T. (2012). Good individualism: Psychology, Ethics, and Neoliberalism in Postsocialist Russia // American Ethnologist. № 39 (4). P. 804–818.
McFadyen D. (2008). Russian Television Today. London: Routledge.
McLeish J. (1975). Soviet Psychology, History, Theory, Content. London: Methuen.
Menzel B. (2008). Russian Discourse on Glamour // Kultura. № 6. P. 14–19.
Mikhailova N. (2010). Modern Russian Entertainment TV: Live well now – ask me how! // Russian Mass Media and Changing Values / A. Rosenholm, K. Nordenstreng, E. Trubina (eds.). London; New York: Routledge. P. 175–192.
Novikova A. (2010). Myths about Soviet Values and Contemporary Russian Television // The Russian Journal of Communication. № 3 (3/4). P. 281–295.
Oushakine S. (2004). The Flexible and the Pliant: Disturbed Organisms of Soviet Modernity // Cultural Anthropology. № 19 (3). P. 392–428.
Oushakine S. (2007). We’re Nostalgic but We’re Not Crazy: Retrofitting the Past in Russia // The Russian Review. № 66 (3). P. 451–482.
Pesmen D. (2000). Russia and Soul: An Exploration. Ithaca; London: Cornell University Press.
Porsdam H. (2004). Law as Soap Opera and Game Show: The Case of the People’s Court // The Journal of Popular Culture. № 28 (1). P. 1–15.
Rieff P. (1987). The Triumph of the Therapeutic: Uses of Faith after Freud. Chicago: University of Chicago Press.
Ries N. (1997). Russian Talk: Culture and Conversation during Perestroika. Ithaca; New York: Cornell University Press.
Rose N. (1990). Governing the Soul: The Shaping of the Private Self. London: Routledge.
Rulyova N. (2007). Domesticating the Western Format on Russian TV: Subversive Glocalization in the Game Show // Pole Chudes (The Field of Miracles). Europe-Asia Studies. № 59 (8). P. 1367–1386.
Salmenniemi S. (2010). In Search of a «New Wo(Man)»: Gender and Sexuality in Contemporary Russian Self-Help Literature // Russian Mass Media and Changing Values / A. Rosenholm, K. Nordenstreng, E. Trubina (eds.). London: Routledge. P. 134–154.
Salmenniemi S., Vorona M. (2014). Reading Self-Help Literature in Russia: Governmentality, Psychology and Subjectivity // British Journal of Sociology. № 64 (4). P. 1–19.
Van der Houwen F. (2009). Formulating Disputes // Journal of Pragmatics. № 41. P. 2072–2085.
Volkov V. (2000). The Concept of Kulturnost: Notes on the Stalinist Civilizing Process // Stalinism: New Directions / Ed. by Sh. Fitzpatrick. London: Routledge. P. 210–230.
Wertsch J. V. (1981). The Concept of Activity in Soviet Psychology / Ed. by J. V. Wertsch. Armonk, NY: M. E. Sharpe.
Wierzbicka A. (2003). Russian Cultural Scripts: The Theory of Cultural Scripts and Its Applications // Ethos. № 30 (4). P. 401–432.
Wood E. A. (2005). Performing Justice: Agitation Trials in Early Soviet Culture. Ithaca: Cornell University Press.
Zbenovich C. (2007). Communication Modes: The Fabric of the Post-Soviet Political Interview // Journal of Language and Politics. № 6 (1) P. 75–90.
Zvereva V. (2010). Lifestyle Programs on Russian Television // The Russian Journal of Communication. № 3 (3/4). P. 265–280.
Глава 11. Деформация речи и немота в сатирическом контрдискурсе (На примере интернет-видео «Рулитики»)
Лара Рязанова-Кларк
© Л. Рязанова-Кларк
Вступление
В любом обществе дискурсивные практики обладают определенной динамикой. Как полагает Пьер Бурдьё, становление официального доминантного дискурса в социуме происходит в процессе дискурсивной борьбы за символическую власть (symbolic power), за форматирование и переформатирование ментальных структур, выраженных в языке [Bourdieu 1991: 48].
Сатира во все времена являлась одной из наиболее ярких контрдискурсивных форм диалога и сопротивления доминантному языку [Terdiman 1985], хотя ее контрдискурсивные характеристики и накал во многом зависят от того дискурса, которому она предназначена оппонировать и по отношению к которому должна деконструировать создаваемые и наполняемые доминантным смыслом знаки.
В данной главе отмечается появление синдрома деформированной речи и немоты как черты, присущей сатирическому контрдискурсу периода официального президентства Дмитрия Медведева. Далее эти свойства будут рассмотрены как механизмы сатирического семиозиса на примере серии интернет-клипов «Рулитики». Основной вопрос нашей главы – что обозначает деформированность речи и немота в оппонирующем дискурсе в контексте, с одной стороны, псевдолиберального медведевского времени и, с другой, расширенного влияния семиотики Интернета?
Исследование, положенное в основу этой работы, базируется на материале 37 видеоклипов, созданных Олегом Козыревым за два года проекта «Рулитики» (2008–2010) и выложенных на сайте электронного издания «Ежедневный журнал».
Сатира: смена поколений
Хотя не вызывает сомнений, что с формальным приходом Медведева к власти в 2008 году режим остался по сути прежним, для обсуждения дискурсивных практик времени его президентства важно учесть, что медведевский период исторически совпал с широкой компьютеризацией в России. Именно в это время использование Интернета становится массовым ежедневным способом получения информации, социального общения и объединения. По данным ФОМ на весну 2011 года, число пользователей Интернета составило 46 % населения России, или 59,2 миллиона (ФОМ 2011). Как писал в свое время Маршал Маклюэн, подобный технологический прорыв неизбежно влечет за собой сдвиг культурной парадигмы и, соответственно, появление новых дискурсивных форм [McLuhan 1999].
С самого начала своего президентского срока Медведев позиционировал себя как модернизатора, пропагандирующего новые технологии: вспомним, например, его многочисленные встречи с интернет-сообществом, речи о том, что Интернет – это квинтэссенция свободы слова [Медведев 2008], а заодно и приставшую к нему кличку «Твиттер-президент» [Латынина 2012]. Многие авторы отмечают, что дискурсивное поведение Медведева в данном случае было полным контрастом с реальностью. По мнению Лилии Шевцовой [Шевцова 2012], именно при Медведеве имитационный ресурс власти достиг своего апогея, что означало, кроме всего другого, риторическую девальвацию произносимых им сентенций, в том числе и девальвацию демократических терминов, таких как «свобода», «модернизация» и др. На самом же деле в это время продолжалась политическая динамика предыдущего периода, проявлющаяся, в частности, в централизации власти и сужении
