Японцы - Хасэгава Мамору

говоря, если хочешь жить хорошо и не испытывать стыда, то почитай предков. Благополучие живых зависит от благополучия мертвых, и вряд ли стоит беспокоиться о том, что в будущем почитание предков может сойти на нет – скорее уж горные реки потекут вспять.

Принято считать, что до появления в Японии буддизма Новый год, который сейчас не связан с праздником Бон, составлял с Боном единый цикл поминовения предков – первый раз усопшие приходили к живым в преддверии весны, а во второй раз являлись в преддверии осени. С приходом буддизма японцы начали отмечать во время весеннего и осеннего равноденствия праздник хиган[281], который растягивается на неделю[282]. Название этого праздника отражает его суть. Согласно буддийским верованиям, загробный и земной миры разделены рекой Сандзу. Светочи добродетели могут перейти реку по мосту, те, кто грешил не так уж и много, найдут брод, а грешникам придется бросаться в воды реки, где обитают чудища. Во время хигана проводятся обряды, помогающие душам умерших переправиться с одного берега на другой.

Важной составляющей хигана является посещение могил предков, которые приводятся в порядок и украшаются. Если во время Бона мертвые приходят в гости к живым, то в хиган живые словно бы идут к мертвым, приносят им праздничную еду, совершают поминальные ритуалы, возжигают курения.

Еще во второй половине VII века в отдельный жанр выделилась поминальная поэзия, выражавшая скорбь по усопшим. В «Собрании мириад листьев» содержится более двухсот пятидесяти длинных и коротких плачей, называемых банка[283].

Банка делятся на три категории. Котэки рэйги («публичные») банка посвящены покойным императорам и членам императорского дома. Вот какой плач сложила безымянная придворная дама после кончины тридцать восьмого императора Тэндзи:

«Я мира бренного лишь человек простой,

И так как мне не быть с богами,

Легла преграда между нами.

И по утрам скорблю, любимый мой, —

В разлуке мы с тобой,

Мой государь любимый!

О, если б ты был яшмой драгоценной,

Я на руки надела бы тебя,

О, если б ты был шелковой одеждой,

Ее бы не снимала никогда!

О государь, любимый мною,

Вчерашней ночью в снах

Я видела тебя!»[284]

А вот один из плачей, сочиненных супругой Тэндзи, императрицей Яматохимэ:

«Ловят чудище-кита…

В море Оми уходя,

Удаляйся от взморья,

Ты, плывущая ладья,

Приплывая к берегам,

Ты, плывущая ладья,

По морю вперед плывя,

Сильно веслами не бей!

К берегу назад идя,

Сильно веслами не бей!

Птицы, что любимы им,

Моим мужем, что мне мил,

Словно вешняя трава,

Государем дорогим,

Птицы улетят тогда…»

В ситэки («частных») банка оплакивались обычные люди, не имевшие отношения к императорскому дому. Выдающийся поэт древности Какиномото Хитомаро, имя которого открывает перечень Тридцати шести бессмертных поэтов, написал на смерть своей жены длинный плач, буквально пропитанный скорбью:

«Гуси по небу летят

На пути в Кару —

То возлюбленной село,

Край родной ее.

Как мечтал я,

Как желал

На нее взглянуть!

Только знал:

Идти нельзя,

Много глаз людских.

Часто приходить нельзя:

Люди будут знать!

Лучше встретиться потом,

В майский день.

В майский день

Зеленый плющ

Ложем будет нам! Думал я,

В надежде был,

Как большому кораблю,

Доверял я ей!

Ото всех таил любовь,

Будто в бездне

Среди скал

Жемчуг дорогой…

Но, как меркнет в небесах

Солнце на закате дня,

Как скрывается луна

Между облаков,

Будто водоросль морей,

Надломилась вдруг она,

Будто клена алый лист,

Отцвела навек!

С веткой яшмовой гонец;

Мне принес об этом весть…

Словно ясеневый лук,

Прогудев, спустил стрелу…

Что я мог ему сказать?

Что я сделать мог?

Голосам людей внимать

Был не в силах я,

А любовь моя росла…

Чем утешиться я мог?

Я пошел тогда в Кару

На базар в ее село,

Где любимая моя

Мне встречалась

В ранний час…

Там стоял и слушал я,

Но и голоса ее,

Что звучал, как пенье птиц,

Возле кленов Унэби[285],

Той горы, что звал народ

Девой чудной красоты

В перевязях жемчугов,

Возле склонов Унэби,

Даже голоса ее

Не услышал я!

Был мой путь копьем из яшмы,

Это значит – путь прямой,

Что копье.

Таков был путь

Предо мной, где шел народ,

Но не мог я там найти,

Ни одной не мог я встретить

Хоть похожей на нее!..

И в отчаянье,

Любя,

Только имя призывал

Дорогой моей жены,

Лишь махал ей рукавом, —

Звал напрасно я!..»

Банка могли быть написаны и на смерть незнакомого человека. Так, например, увидев тело погибшего странника на горе Кагуяма, Какиномото Хитомаро написал:

«Чей это муж

Приют нашел в пути,

Где травы служат изголовьем?

Он родину свою совсем забыл,

А дома, верно, ждут с заботой и любовью?»

А вот что сложил поэт Кавабэ Мияхито при виде погибшей красавицы в сосновой роще:

«Хоть и любуюсь я цветами

Прекрасных цуцудзи[286] на берегах Михо в Кадзахая,

Но грустно мне —

И думаю невольно

О человеке том, что гибель здесь нашел…»

К третьей разновидности банка относятся предсмертные плачи дзисэй, которые слагались в ожидании собственной смерти. Вот что написал Оцу-одзи, сын сорокового императора Тэмму, перед тем как покончить с собой (он был ложно обвинен в организации мятежа):

«Обвиты лианами каменные скалы…

В Иварэ, в пруду,

Ужель в последний раз

Я сегодня утку плачущую вижу

И навек исчезну в облаках?»

Кацусика Хокусай. Ремонт лодки – сцена из повседневной жизни

Понятие «предка» в наше время расширяется – помимо «старших по прямой линии», в него могут включаться и другие умершие родственники, все зависит от личных предпочтений.