История степей: феномен государства Чингисхана в истории Евразии - Султан Магрупович Акимбеков

в Казахстане, Киргизии, Таджикистане мы имеем дело с бурным всплеском интеллектуальной активности, в то время как в Туркменистане и Узбекистане ситуация напоминает поздний СССР. И даже несмотря на зачастую низкое качество исследовательского продукта, активность процесса всё же позволяет надеяться, что количество рано или поздно перейдёт в качество.

В любом случае характерно, что строгая схематичность исторического процесса, его универсальная периодизация на основании теории формаций потеряла свою актуальность и уступила место концепции существования множественности схем и вариантов исторического развития. Очень показательно, что вместо универсальных методов более привычным становится рассмотрение различных форм организации человеческого общества, будь то цивилизация по А. Дж. Тойнби или отдельные культуры по О. Шпенглеру, или этносы по Льву Гумилёву, и все они в той или иной степени оппонируют линейному построению человеческой истории. Например, А. Дж. Тойнби считал, что «иллюзия прогресса как прямолинейного развития является примером той тенденции к нарочитому упрощению, которую проявляет во всех сферах своей деятельности человеческий ум. В своих «периодизациях» наши историки размещают периоды непрерывной цепью в единой последовательности»[12]. Напротив, по его мнению, в основе человеческого общества находятся цивилизации, которые, в свою очередь, явились результатом порождённого внешним давлением вызова. Цивилизации проходят этап становления, расцвета и последующего схода с исторической сцены. Аналогичным образом О. Шпенглер считал, что «вместо монотонной картины линейно-образной всемирной истории, держаться за которую можно, только закрывая глаза на подавляющее количество противоречащих ей фактов, я вижу феномен множества мощных культур»[13]. По мнению этого философа, у каждой такой культуры есть собственная жизнь и смерть. А Лев Гумилёв, который написал свою главную книгу «Этногенез и биосфера Земли» во времена позднего СССР и, естественно, вынужден был учитывать этот факт, обосновывал свою концепцию этногенеза, где этнос был главным субъектом исторического процесса, с учётом наличия теории формаций. Он отмечал, что «все приведённые выше наблюдения и их обобщение позволяют отметить несовпадение социальных и этнических ритмов развития. Первое — это спонтанное непрерывное движение по спирали, второе — прерывистое, с постоянными вспышками, инерция которых затухает при сопротивлении среды. Хронологические социальные сдвиги — смены формаций и этногенетические процессы никак не совпадают. Иногда этнос, например, русский, переживает две-три формации, а иногда создаётся и распадается внутри одной, как, например, парфяне или тюркюты. Общественное развитие человечества прогрессивно, этносы же обречены на исчезновение»[14]. Хорошо заметно, что приведённая в данной цитате ассоциация идей автора с формационной теорией носит формальный, а значит, необязательный для него характер. Она была своего рода данью времени, в котором он проживал. Естественно, что впоследствии Льву Гумилёву уже не нужно было ничего говорить о формациях.

Надо отметить, что распад Советского Союза и кризис прежней доминирующей идеологической теории объективно расширил возможности взаимодействия с международным научным сообществом, где теория общественно-экономических формаций была лишь одним из возможных направлений изучения мировой истории и определяющих её развитие тенденций. Это также способствовало широкому распространению новых и хорошо забытых старых концепций исторического развития. Кроме того, в современном научном мире уже нет больше места исключительности прежней европоцентристской концепции мира, как, собственно, нет больше и единственной доминирующей силы, такой, какой, к примеру, была в XIX — середине XX веков Европа. Именно политическое и технологическое доминирование в тот период времени обеспечивали, в том числе, условия и для идеологии европоцентризма. Сегодня мир многообразен, существует много вариантов, объясняющих закономерности развития отдельных субъектов, и сложно говорить как о возможности создания общей универсальной теории, так и о чьём-нибудь историко-идеологическом доминировании. Поэтому для территории бывшего СССР кризис прежней идеологии означает новые возможности, в том числе и для истории отдельных народов, которая не должна больше соотносить свои исследования с единственно возможной теорией.

Таким образом, на пространстве бывшего СССР вместо одной универсальной теории, основанной на линейном понимании исторического процесса, в научной практике стала активно использоваться концепция существования в истории различных субъектов для исследования, будь то этнос или целая цивилизация, при этом считалось, что их развитие происходит по цикличному принципу. Это вполне отвечало новым задачам государственного строительства, при этом каждое вновь образованное государство стремилось выстроить собственную картину мира.

Очевидно, что такое разделение единого исторического целого на составные части затронуло также и новую Россию, так как вместе с падением советской государственной идеологии произошёл также кризис прежнего российско-центристского понимания общей истории для народов бывшего СССР. Российская историко-идеологическая версия истории столкнулась с сильным давлением со стороны вновь формируемых исторических идеологий. Причём они формировались не только в новых независимых государствах, но и в отдельных российских автономиях. В частности, в Татарстане и Башкирии, у которых была сложная история взаимоотношений с Российским государством.

В то же время Россия после распада СССР также столкнулась с необходимостью заново строить свою собственную историческую картину мира. Здесь необходимо отметить, что при всех своих недостатках теория формаций в советские времена имела огромное значение для российской государственной идеологии. Данная теория имела универсальный характер применения, а прогрессивность того или иного субъекта исторического процесса определялась его нахождением на определённом формационном уровне. Соответственно СССР, а значит, и Россия, находившиеся на высшей социалистической стадии, получали своего рода идеологическое преимущество над западноевропейскими государствами. Последние, как известно, находились на этапе капиталистической формации, на смену которой согласно формационной теории должна была прийти более прогрессивная социалистическая. Её строительство как раз и осуществлялось на территории СССР.

Такая постановка вопроса формально снимала с повестки дня постоянно возникающую проблему отставания России от Европы. К тому же достигнутые в середине XX века экономические успехи бывшего СССР обеспечивали данной идеологической концепции экономическое обоснование. Фактически в СССР на базе формационной теории была создана российско-центристская версия всеобщей истории, которая противопоставлялась европоцентристскому взгляду на исторические процессы. В то же время надо отметить, что она была создана на принципиально новой качественной основе. Так, были разработаны отдельные истории для каждого из тех народов, которые стали государствообразующими для вновь образованных в СССР союзных и автономных республик. Затем они были включены в орбиту общего российско-центристского взгляда на историю как базового для всего Советского государства.

Естественно, что гибель СССР и кризис марксистской идеологии привели к кризису и российско-центристскую версию истории. Соответственно встал вопрос о необходимости определения нового понятия российского пространства и его границ влияния. Это было обусловлено тем, что российское пространство, если понимать его как отдельную культуру, этнос или цивилизацию, стало всего лишь одним из целого ряда субъектов исторического процесса. К тому же многие из них ранее были составной частью российского пространства и идеологии.

При этом России пришлось конкурировать на историческом поле